За последние дни Заварухин о многом передумал. Приходила даже мысль вернуться в сибирский трест, попросить другое назначение. Но быстро отбросил это — несерьезно. Да и манила его таежная стройка. И сейчас он просто хотел уехать вперед, сделать все, что нужно, в тресте и хоть немного отдохнуть от тягостных разговоров с женой.
«Может быть, сказать Ступину напрямик: видите, как у меня все сложилось. Не находите, что именно мне следует уехать на какое-то время?»
Но Заварухин знал: в Горноуральске у Ступина жена, дочь замужем, внук. После долгих скитаний он ехал на работу в свои края.
Подъезжая к большой станции, Ступин на ходу натянул черный полушубок, пошел по проходу, приложив руку к горлу.
— Товарищи, — тихонько хрипел он. — Я уезжаю в Горноуральск, в трест. Валерий Николаевич остается.
Заварухин молча следовал за ним.
На соседнем пути стоял поезд Владивосток — Москва.
— Очень мне повезло, — откровенно обрадовался Ступин.
Проводив начальника, Заварухин решил навестить Хохрякова и запрыгнул в узкий тамбур одного из вагонов. А с другой стороны, из противоположных дверей, прямо в руки к нему — Клавдия.
На миг они застыли, дыша друг другу в лицо. Но вот Клавдия опомнилась, обеими руками оттолкнулась от пушистого свитера, на котором знала каждую полоску, и выскочила из вагона.
Валерий Николаевич постоял секунду с вытянутыми руками и, круто повернувшись, спрыгнул на междупутье.
Так и не побывали ни тот, ни другой в этот день у Хохрякова.
А он, спустившись со своей полки, пристроился у маленького столика и на аккуратно разрезанных листочках писал объявления четким красивым нажимистым почерком:
«Завтра, в три часа дня, в шестом вагоне состоится общее собрание. Приглашаются все, желательно, чтоб присутствовали и дети школьного возраста.
Тема беседы: «История нашего славного коллектива». Докладывают ветераны поезда и Хохряков».
Исламовы ребятишки лезли ему под руку, заглядывали через плечо, а он все писал и удивлялся, как раньше не сообразил! Когда и проводить воспитательную работу, как не сейчас, пока все в куче. Сколько дней впустую прокрутился на полке! Ну, братцы, просто передать невозможно, как жалко потерянного времени!
Давно хотелось Хохрякову провести такую беседу, материал он собрал богатый. Особенно необходим разговор с молодыми, с теми, кто пришел в поезд позднее. Пусть знают, что попали они в коллектив, который начинал свой трудовой путь под бомбами, с самых первых дней Великой Отечественной войны. Пусть знают и ценят это.
Он сам пошел по составу, расклеивая объявления и устно сообщая людям о собрании. И после его ухода в вагонах задумывались ветераны, ворошили память, вызывали далекие видения войны, воскрешали дела и события послевоенных дней.
Дед Кандык, к которому Хохряков обратился особо, с минуту постоял в растерянности, но, осознав наконец всю почетность возлагаемой на него миссии, презрительно глянул на двух «несерьезных» бабешек и пацанов-несмышленышей, еще разок заглянул в карточный веер, безнадежно махнул рукой и пошел в свое купе. Там он сказал жене Митрофановне: «Не тревожь меня, мне к собранию готовиться надо», покряхтывая, влез на вторую полку, с головой укрылся одеялом и притих…
Глава девятая
Все шире раздавался круг на таежной вырубке, все дальше отступали молчаливые сосны, ели, березы. С утра до ночи трещали трактора, выравнивая отвоеванную у тайги площадку. Кран вгрызался острыми зубьями ковша в мерзлую землю, делал неглубокий котлован и сразу же на этом месте начинал расти щитовой домик.
Появился первый трелевщик. Строители ходили вокруг него, осматривали гусеницы, гладили лакированные ярко-красные бока и черную с антрацитным блеском спину. Еще не приходилось иметь дело с такой машиной.
Водитель из ремонтно-прокатной базы торопливо разъяснял горемовским механикам, чем трелевщик отличается от трактора. Водитель намеревался сегодня же отбыть из тайги домой, под Горноуральск.
Первым сел в кабину трелевщика Федор Мартынюк и двинулся по вырубке, немедленно разворотив кучу кирпича, сваленного в центре площадки.
— Ай, сатана! Зачем так?
Ислам Шарипов вылетел из домика, в котором складывал печь, и пошел на трелевщик со сжатыми кулаками. Тот попятился, с перепугу наехал на штабель новых щитов и замер в растерянности.
Костя Плетнев оживился, выплюнул окурок, обнажил в ухмылке широкие редкие зубы.