И лишь теперь оглядываюсь. Дома – высокие опять, но не до неба. Однообразные, серые, как коробки. И дерево возле нас – голое уже и в печали. Окраина. Они всегда выглядят так. Только у нас ещё и с Разрухами.
– Пойдём, – Фил ныряет в подвал. Иду следом. Ступени крутые. А видно-то не ахти, хотя день. Но я в Подземельях Шильды жила, как кошка зоркая.
А Фил спотыкается, чертыхается. Смешной. Трудно такого считать врагом.
Свет в помещении яркий. По зенькам хрясь, взываю и сажусь на пол. Фил подбегает, тянет вверх:
– Ты в порядке?
– Вроде, – отпускает, поэтому встаю. И вижу юницу. Она толста. Похожа на Фила, нос курносый, кругом веснушки. И какая-то прифигевшая. Стоит, резалки вниз, в фартуке.
– Фиииииииил, – выдаёт она, – это и есть Маша?
– Почти.
– Ну ты дал! Никогда бы не поверила. Да она же – супер-модель!
Фил лыбится, но грустно.
– Есть немного.
– Немного! Да ты зажрался, родной! – толстая с резалками обходит меня. Цепляю её краем зеньки, слежу. Тодор, сама видела, такими резалками уши коцает, если что не по его. За свои уши постою. Ещё как! Просто не дам! Но юница, кажется, не собирается резать меня. Кивает, смотрит добро. – Не обижайся на него, он офигел от такого счастья просто. Ты просто бест!
– И ты ничего, только кругловата слегка.
Юница не обижается. Ржёт.
– Иди, – говорит, – сюда. В кресло садись.
Резалки она кладёт. Поэтому подхожу, сажусь.
– Фил, идиот! – орёт она на толстого. – Чего стал? Гони домой. Одежду ей принеси. Не будет же она в этом, – цапает ворот моей хламиды, трясёт, – по городу рассекать.
– Ой, точно! – Фил бьёт себя ладонью в лоб и чешет к выходу.
А она закатывает зеньки и говорит:
– Мужики! – и виснет надо мной: – А меня Алёной зовут. Сестра его, Фила.
– А, это хорошо. Он мне помог. Я – Юдифь.
– Ты же Машей была, вроде?
Смотрю на себя в большую отражалку и думаю: видимо, эта Маша на меня похожа. Здесь в этой комнатке – чистой, светлой, пахучей приятно, много отражалок. Они красивые. И в каждой я. Тоже красивая. Раньше меня это бесило. Даже пыталась себя пару раз попортить, но то Гиль, то баба Кора замечали, и влетало. Но сейчас почему-то мне хорошо оттого, что красивая. Лыблюсь – себе в отражении и Алёне заодно.
– Хочешь, буду Машей.
– Нет, раз уж ты хочешь быть Юдифь, то пусть так. Мне нравится. Только что делать будем, с волосами?
– Менять.
– Как?
– Чтоб стали розовые, во. Так пружинная назвала.
– Кто?
– Ну баба та, из лаборатории. Не важно, кароч. Меняй.
– Красить, значит.
– Наверное. А ещё длину. У меня до сюда обычно, – стучу себя по шее.
– То есть, ещё и наращивать?
– Это тебе видней.
– Уговорила! Для девушки брата наизнанку вывернусь.
Девушка? Я – девушка Фила? Да никогда! Уж лучше с Гилем, пусть он зелёный, но зато мужик хоть куда! Или с Тодором. Тот, канеш, на всю голову шибанутый, уши стрижёт и народ на рынке продаёт. А сам ничего. Не, жуткий, канеш, однако ни жиртрест.
Но её расстраивать не стану. Не покрасит ещё.
Она отходит, крутит что-то на полке и раздаётся голос. И музыка! Я никогда её не слышала раньше, но знала. Говорили о ней. От музыки во мне дрожит, щиплет глаза и сладко-сладко так. И очень не сразу доходят слова.
Я довольно молодой Бог.
И, возможно, у меня опыта нет,
Но, девочка моя, я помочь тебе бы мог,
И пролить на жизнь твою солнечный свет.4
Великий Охранитель! Он говорит с ними! И даёт им музыку! Может, я ошибалась, и это – благословенный край? Наверняка сам Охранитель зашвырнул меня сюда. Может, он что-то хочет сказать мне?
Ни минутки у тебя нет,
На работе перерыв – всего ничего.
Но ты напудришь нос, выйдешь на обед.
И за столиком кафе ты встретишь его.
За столиком в кафе? Что такое «кафе»? Кого его я должна встретить? И что значит – выйти на обед? На обед же приходят.
Боги говорят с нами, но мы, тёмные, не понимаем их речей. Так что, буду просто ждать, а там – придёт само. Точно!
Замётано, Великий Охранитель. И спасибо тебе, что не оставляешь одну.
А ещё Алёна что-то приятное мутит с моей головой.
И мне снова счастливо.
***
По субботам у Карпыча баня. Подвесил над топкой бадью, снегу набросал – вот и вода. Трубу на улицу вывел, вентиль прикрутил – душ готов. Загородил угол ветошью. Крякает, пофыркивает. Моется. И плевать, что на дворе с утра – минусовая температура. Он ещё потом снегом растирается.
Огонь! Лопатой не добьёшь!