В ярком сиянии светошара мне наконец открылась истина.
— Нет… — выдохнул я, разогнул монету пальцами и снова уставился на нее, не желая верить своим глазам.
Убедившись, что они не лгут, я помчался дальше.
Когда я вошел в зал Совета, Галлан уже занял трибуну и старался утихомирить патрициев. Аристократы Макрагга ссорились между собой почти с такой же свирепостью, как толпы на улицах.
Вход располагался за возвышением для оратора, поэтому консул не видел меня и продолжал кричать, пока я подходил к нему.
— Речь не только о Коноре, но и о его сыне! — орал Галлан, стуча кулаком по кафедре. — Они навлекли катастрофу на наши головы. Они рискнули всем, что нам дорого! Я видел, как Конор ведет плебеев в Палату Консулов. Если бы не мои отважные бойцы, он спалил бы все здание. И он успел перебить десятки верных солдат, пока мы не остановили его!
Ошеломленные сенаторы притихли и стали перешептываться.
— А что касается его сына Робаута, высокомерного незваного гостя… Мы приняли его в своих домах так тепло, как только могли. И вот чем он отплатил нам! Десять минут назад я видел его здесь, во дворце. Он пытался пробиться в этот самый зал с помощью бунтарей, против которых якобы сражался в Иллирии! Чем же Робаут занимался там на самом деле? Замышлял свергнуть нас! Мы остановили его, но с огромным трудом. Мне пришлось убить его своими руками.
В тот же миг я подошел вплотную к Галлану, в луч света, и публика пораженно охнула. Патриции в замешательстве смотрели на меня, пока консул описывал мою «гибель».
— Мне не стыдно за то, что я сделал! — прокричал он, неверно поняв изумление на их лицах. Меня Галлан по-прежнему не замечал. — Робаут предал Макрагг, и я почувствовал, что не имею права пускать его сюда, поэтому покончил с его изменой единственным надежным способом.
Тут я наконец вмешался:
— Когда мой отец умирал, я был рядом с ним.
Аристократы молчали, и мои слова разнеслись по залу.
Побледнев, консул обернулся ко мне.
— И спросил, кто виновен в его смерти, — продолжил я, приставив отравленный клинок ассасина к горлу Галлана. — Он не мог говорить, но все равно указал на своего убийцу.
Вынув монету, я поднес ее к лицу консула, на котором читались паника и смятение.
— Полагаю, она очень редкая, — сказал я, поворачивая кругляш в пальцах. — С неверной чеканкой. На ней изображены не два консула, а только один, на обеих сторонах. Тут лишь твое лицо, Галлан.
Он рассмеялся:
— Так ты жив! Прекрасно. Слышал, тебя убили…
Я пристально посмотрел на консула:
— А я слышал тебя. Все, что ты только что произнес.
Улыбка застыла у Галлана на лице, и, похоже, на секунду он растерялся. Потом в его глазах вспыхнул гнев.
— Какое право ты имеешь заявляться сюда с угрозами? Ты здесь чужой, парень, и так было всегда. Откуда ты вообще взялся? И кто твой настоящий отец? Тебе еще повезло, что я не убил тебя, когда…
Консул осекся, уловив, что в зале нарастает шум сердитых голосов. Некоторые патриции сыпали насмешками и руганью. В первое мгновение мне показалось, что они обращены против меня, но затем стало понятно — мишенью избран Галлан. Ничего удивительного. Каких бы взглядов ни придерживались макраггские аристократы, все они сходились в одном: тот, кто солгал в зале Совета, не заслуживает даже презрения. А я одним своим появлением доказал, что консул низко обманывал их.
Не упуская момента, я обратился к сомневающейся публике спокойным властным тоном, идеально отточенным на переговорах с иллирийскими бунтарями:
— Мой отец никогда не лгал вам. То, что происходит сегодня, не имеет отношения ни к нему, ни к его преобразованиям. Ничто не обладало для него большей важностью, чем сенат. Он видел суть вещей, недоступную пониманию людей вроде Галлана. Любой деспот обладает могуществом, но хрупким и недолговечным. И оно умирает вместе с ним. Государство же, освободившее свой народ, с каждым годом становится все могущественнее. Любое последующее поколение приобретает все больше того, за что стоит бороться, и у него появляются все новые причины служить. Мы можем вооружить Макрагг лояльностью и верой наших подданных. Тогда он станет неуязвимым.
Галлан полиловел от ярости.
— Кретины! Да, я убил Конора. А как вы полагаете, ради кого я это сделал? И кто заплатит за свободу, обещанную Жиллиманом? Чьи земли жаждет захватить чернь? Ваши! Они хотят забрать ваше могущество, ваши деньги. Как вы думаете, кем бы вы стали, если бы реформы Конора воплотились в жизнь? — Он почти вопил. — Вы стали бы никем! Ничем не лучше плебеев! Вековые традиции сгинули бы из-за одного необдуманного проявления милости!