Арнаид закрыл герметичную дверь.
— Мерзостные отродья, — прямо ответил капитан. — К счастью, уже скоро им конец.
— Тяжелая вышла кампания…
— Они все такие.
— Полагаю, не настолько, — возразил гость.
Легионер Первого понял, что Альфарий ему не особенно нравится. В его поведении отчетливо проглядывало чувство превосходства — ничего откровенного, но все же… Как будто он тут один юн, свеж и умен, а все прочие измождены, замшели от старости и скоро уйдут в забвение.
— Оказалось, что их нелегко сломить, — признал Арнаид. — Нам так и не удалось полностью купировать их умение сбивать с толку наши тактические приборы. Любая битва получалась неравной, и мы редко сражались на собственных условиях. На первых порах нам давал преимущество Император. Теперь — наш примарх. Я бы не променял само его присутствие ни на один хитроумный сенсор. Именно он сокрушил неприятеля.
— Да, на Терре так и говорят.
— Мы уже давно не получали вестей с Терры.
— Ну, она никуда не делась. А как там твой легион после шести лет войны?
Пришел черед капитана улыбнуться:
— Ты хочешь, чтобы я выдал подробности нашей диспозиции? Тебе, не носящему даже ротной эмблемы?
— Прости. Дело в любопытстве, как я уже сказал. Но твой фрегат опасно поврежден…
— Мы дрались с рангданским веерным кораблем возле Урибского Угла. Двое наших погибли, мы выбрались более или менее целыми. Недешевый размен, однако с каждым уничтоженным врагом мы на шаг приближаемся к завершению всего этого.
— И ты в патруле, несмотря ни на что.
— Никого нельзя отправлять в резерв. Сейчас — никого.
— Исполняешь свой долг, — заметил Альфарий. — Это важно для тебя.
— Разумеется. Как и для тебя.
— У вас серьезный легион. Вы не шутите, не хвалитесь. Просто истекаете кровью за Империум, здесь, на краю известного космоса. Интересно, на многих ли обороняемых вами планетах знают об этом?
— Мало кто из нас думает о чем-то подобном, — пожал плечами Арнаид.
Он прошел к низкому каменному алтарю, служившему подставкой для станции защищенной связи, и жестом включил устройство. Внутри начали прогреваться катушки.
— Я терранин, — продолжил офицер, — но провел некоторое время на Калибане. Чтобы понять Первый легион, больше ничего и не требуется. Тьма на той планете всегда неприметно наползает обратно. Ты сжигаешь лес, он появляется вновь. Ты срубаешь деревья, они опять вырастают и закрывают небо над тобой. Поэтому местные снова и снова выезжают на охоту, углубляются в теснины, выискивают самую жуткую тварь в самой жуткой чаще. Убив зверя, они получают передышку — на час, день, неделю. Но потом что-то обязательно возвращается. Поэтому они постоянно в седле. Там ты не ждешь благодарностей, не считаешь свое занятие «долгом». Такова жизнь, и одно то, что выживаешь, уже приносит тебе великую честь.
— Кое-кто назвал бы это гордыней.
— Кое-кто?
— Кое-кто.
— Что ж, если гордец — тот, кто верит в свое оружие, свой воинский оплот и своего властелина, то я не возражаю против такого определения.
— Сумел бы другой легион исполнить то, что вы делаете здесь?
— Не знаю, — сказал Арнаид.
— Но думаешь, что вряд ли.
— Я верю в мое оружие.
— И в твоего властелина?
Комм-станция неожиданно вспыхнула тускло-красным светом, и линзы ее экранов заполнились рунами.
— Ты сможешь разобраться сам, — произнес капитан, читая входящий поток данных. — Сообщение с флагмана… Все улажено. Считай, что тебе повезло: Лев желает побеседовать с тобой лично.
На бегу он снова набирается сил. Ураганный ветер пахнет кровью, разбрызганной по листьям и натекшей в сплетения корней. Начинается ливень, но ее смрад в гуще зарослей ощущается даже среди других резких запахов — гнили, грибков и сладкой вони мертвечины.
Вымокший подлесок блестит в неверном лунном сиянии. Деревья, толстые и неподатливые, напоминают тюремную решетку.
Теперь все тропы ведут его вниз, прочь от угасающего света, во впадины и топи сумеречного края. Где-то вверху кричат и хлопают крыльями птицы, вылетающие из гнезд. Мелкие животные с глазами, похожими на черные самоцветы, прячутся в своих логовах и норах, впиваясь когтями в сырую почву.
С серповидного рога в его руке капает дождевая вода. Он так крепко стискивает оружие, что кажется, будто руку уже не разжать. Чем дальше он заходит, тем отчетливее становится смрад врага. Здесь тварь запятнала все: ею воняют сердцевины деревьев, ее образ отражается в трясинах.