Лев посуровел лицом.
— Разреши немного просветить тебя, фантом, — сказал он. — Некоторые представители моего досточтимого братства отличаются добрым сердцем и радушным нравом. Они люди снисходительные: окажут любезность всякому страннику и выслушают его истории, наслаждаясь беседой с ним, как своими маневрами в бою. Я не таков. Сердце у меня недоброе, а нрав угрюмый. Я видел, как мой легион досуха истек кровью на этой войне, и теперь с утра до ночи пытаюсь сохранить то, что осталось. Мы перебили в системах-склепах так много врагов, что вряд ли когда-нибудь отмоем руки от скверны, поэтому, если тебе дорога твоя шея, начинай говорить правду. Меч у меня на поясе висит не для виду.
У гостя почти неприметно дернулось веко. Его маска безмятежности совсем немного потрескалась по краям. Но сам он не дрогнул и выдержал взор примарха.
— Мой господин, вы должны стать магистром войны, — произнес Альфарий.
Эти два непривычных слова повисли среди теней, откликаясь эхом в серых мрачных чертогах.
— Что ты имеешь в виду? — осторожно спросил Эль’Джонсон.
— Неизбежно придет день, когда найдут последнего — нашего — примарха, и тогда с нынешним притворным равенством будет покончено. Ни один император не командует своими армиями в поле, если у него есть полководцы, и этот не станет. Не разыгрывайте незнание, мой господин: вам наверняка известно, о чем уже давно рассуждают ваши братья.
— Такими речами ты навлекаешь на себя беду, — предупредил Лев.
— Я лишь указываю, что должно произойти, — сказал визитер. — Вы были первым, а ваш легион — самым могучим и многочисленным. Вам следует и дальше держаться выше всех, чтобы стать главным кандидатом на должность, которая появится в свое время. Ее задумывали с расчетом на вас. Это еще может исполниться.
— Ты говоришь так, словно решение уже принято.
— Вы губите себя на этой войне. Тринадцатый легион впервые превзошел Первый по количеству бойцов, хотя его повелитель — лишь жалкое подобие вас. Если вы продолжите нести потери в таком темпе, то уже никогда не обгоните их. Кроме того, к Десятому и Шестнадцатому относятся все более благосклонно. Вам предречена корона, господин, но она выскальзывает у вас из пальцев.
— И ты можешь вернуть ее на мое чело.
— Да, если вы сейчас же отведете свои силы. Позвольте нам довести операцию до конца, пока вы восполняете потери. Вы уже свершили столько, что никто не усомнится в вашей доблести. Вернитесь на Калибан, восстановите легион, и никто не оспорит ваше право на власть.
Эль’Джонсон поразмыслил над этим. Его крутой лоб ненадолго пересекли морщины, и он побарабанил керамитовыми пальцами по колену.
— А ты станешь серым кардиналом, — произнес Лев.
— От вас не потребуют никаких обязательств.
— Тогда почему ты предлагаешь помощь?
Альфарий чуть ли не смущенно улыбнулся.
— Потому что ваших людей и нас создали одинаковыми. Вы знаете, каково это — выполнять обещания, не выдавая тайн, носить меч на поясе и клинок под плащом. Если главным назначат Жиллимана, нашим порядкам придет конец. Вот почему.
Тогда на лице Эль’Джонсона впервые появилась улыбка, такая же ледяная и жесткая, как и прочая его мимика.
— Однажды, если так распорядится судьба, найдут твоего примарха. Почему бы тебе не возложить надежды на него?
— Мы не такие, как вы.
— И кто же мы такие?
— Первый легион.
Лев ответил не сразу. Казалось, он ушел в себя, словно в этих двух словах для него звучали не только почет, но и проклятие.
— Все, уходи, — хмуро повелел он, немного плотнее запахнув мантию. — Возвращайся на свой серый корабль под пустым флагом. Через час ты получишь мой ответ.
Когда Альфарий вышел, примарх повернулся к Арнаиду.
— Что думаешь об этом? — спросил он.
— Странное предложение.
— Очень. Ты согласен с его оценкой кампании?
Легионер замялся:
— Мне неуместно…
— Дай честное суждение, капитан!
— Он прав. — Подняв глаза, Арнаид встретил взгляд Эль Джонсона. — Мы победим, но оставим среди этих звезд немалую часть наших сил.
Кивнув, Лев быстро окинул взором несколько тактических гололит-карт, на каждой из которых теснились руны и векторы развертывания.
— Прошлой ночью я видел сон, капитан Арнаид, — глубокомысленно произнес он. — Мне пригрезилось, что я снова на Калибане, до прибытия моего отца, когда лесные чащи еще кишели кошмарными тварями. Я пребывал в разуме зверя, явившегося убить меня… Или же зверь вселился в мой разум и стал охотником. Не помню, чтобы когда-нибудь сталкивался с подобным созданием. Когда я сразил существо, оно заговорило со мной. Произошло ли это на самом деле? Не знаю.