По моей губе стекает кровь, когда он ударил меня по лицу, и я не свожу глаз с ножа в его руке. Хочется закричать, но я знаю, если сделаю это, он перережет мне горло, что он мне постоянно и обещает. Его кулак соприкасается с моим лицом, и я падаю на пол.
— Я очищу от тебя от скверны, — рычит он, — или кулаками, или членом. Для меня это не имеет значения.
Я пытаюсь перевернуться на живот, с надеждой что он позволит мне тихонько уползти, но он садится на меня сверху и наматывает волосы на руку, держащую нож.
— Не дергайся, — приказывает он, прижимая мое лицо к полу. — Ты греховна, Эвелин. Ты грешница.
Я чувствую, как заострённый конец лезвия прижимается к верхней части моего позвоночника. И я сдерживаю крик, собирающийся сорваться с губ.
— Пожалуйста, пожалуйста, не делай этого, — буквально вымаливаю я, но он еще крепче сжимает меня и острой стороной лезвия медленно ведет по спине. Становится горячо, и я кричу, мои мышцы сжимаются в спазмах.
— Я делаю это, чтобы спасти тебя. Я оставляю на тебе метки, чтобы все знали, что ты порочна, но спаслась через прощение, — он шумно дышит, пока делает горизонтальный порез на спине. Лезвие жалит, охватывая огнем мою кожу, пока вспарывает мою плоть.
— Твоя кровь такая красная, — он стонет, и я чувствую его дыхание. Влажным языком он проводит по свежей ране, и с его губ срывается удовлетворенный стон. — Я могу вкусить твою греховность, она просачивается сквозь твои вены, Эвелин. А через кровь грехи будут отпущены.
Я просыпаюсь, сажусь в постели, мокрая от пота, и пытаюсь отдышаться. Я оглядываюсь на Эзру и вижу, что он уже ушел. Без него я чувствую себя потерянной, и я ненавижу это. Когда-то я почувствовала в себе силу. Но он делает меня слабой. То, что говорит Эзра, — все это неправильно. Его слова богохульны, так почему я его люблю? Он не Бог, но по какой-то причине я хочу верить, что он таковым является. Мой разум поглощен Эзрой, и, по правде говоря, когда я закрываю глаза и молюсь, я испытываю искушение обратить молитву к нему. И я попаду за это в ад. «Ты забыла о Ханне …».
Мои мысли путаются, мозг плохо соображает, пока я пытаюсь обдумать свои чувства сама с собой. Отец управлял нашей общиной, обучая нас тому, что мужчина должен быть господином для женщины, что мужчины праведны, и это единственный путь для женщины обрести религию. Господин — это олицетворение Бога. Эзра — мой господин; так разве он не может быть моим Богом? Возможно, интуиция меня не обманывает.
«Эвелин, Эзра не праведник. Любить его не нужно. Он отдаляет тебя от Бога».
Но если я буду молиться Эзре, мои молитвы будут услышаны. Он спасет меня.
Моя вера подвергается сомнению, и все из-за человека, который является воплощением всего, что я когда-то ненавидела. Я уверена, что надо мной смеется сам дьявол. Я поставила под сомнение всю свою жизнь, и, честно говоря, мне хочется отказаться от Бога и без всяких колебаний любить Эзру.
«Что же ты говоришь, Эвелин? Богохульствуешь?».
Что я говорю? Мое сердце бешено бьется, ладони становятся липкими от пота. Я откидываю одеяло, собираю одежду, которую бросила на пол прошлой ночью, когда шла из гостиной.
Мне нужно отпущение. Мне нужно присутствие Бога. Возможно, присутствие Эзры блокирует присутствие Господа. Надо пойти в церковь и помолиться, и тогда я заставлю Эзру побить меня, чтобы заплатить за мое покаяние. Меня больше ни к кому не тянет, кроме Эзры. Эзра заставляет меня убивать этих мужчин, когда он злит меня. Только он дарует мне принятие, прощение и одобрение. Это то, что я так отчаянно ищу, и ни Господь, ни я не сможем этого изменить. Меня должна окружать святость. А в этом месте ничто не свято.
Глава 34
Эзра
Мой телефон вибрирует на столе, экран призывно мигает.
— Да, — отвечаю я.
— Эз, у нас проблемы, — ворчит Джонти. — Здесь копы, ищут тебя.
— Твою мать, прямо сейчас? — Я ненавижу полицейских. Лишняя головная боль мне сейчас ни к чему.
— Не знаю. Хочешь, могу отправить их наверх? — спрашивает он.
— Да, отлично, — я повесил трубку. Как будто на сегодня у меня мало и так проблем.
Через несколько минут в дверь постучали, и Джонти провел полицейских внутрь. Два парня в костюмах. Детективы.
— Мистер Джеймс, мы — офицер Уилсон и офицер Роу. Отнимем у вас всего несколько минут.
— Хорошо, присаживайтесь, — жестом показываю на диваны в конце комнаты, которые стоят напротив друг друга.
Они внимательно смотрят на меня, прежде чем сесть. У старшего парня хмурый взгляд, как будто у него случилось что-то неприятное. Я уверен, они знают, что это за место, и кто я такой. Проблема в том, что они не могут ничего доказать. Время от времени одна из девушек становится небрежной и попадает в полицейский участок, но мои девочки никогда не открывают рот и не заявляют о какой-либо связи с клубом или мной. Это наше негласное правило. Мне даже не нужно никого наказывать. В этой отрасли держат рот на замке, а ноги — раздвинутыми.
Я скрещиваю ноги, забрасывая лодыжку на колено.
— И о чем пойдет речь? — спрашиваю я скучающим тоном.
Старший детектив наклоняется вперед и упирается локтями в колени.
— Четверо мужчин за последние две недели найдены мертвыми. Отравлены мышьяком.
Моя бровь дергается: — И что?
— Все жертвы случайные, ничего общего между ними нет, кроме одного… — он делает паузу, по-видимому, для драматического эффекта. — Они были постоянными посетителями вашего, — в его голосе появляется отвращение, — клуба.
Я нахмурился. Я бы хотел остаться равнодушным, но должен признать, что это звучит подозрительно.
— Вы замечали что-то необычное? — спрашивает другой офицер.
Я хмуро покачал головой: — Нет.
Они задают мне вопросы о вещах, которые не кажутся актуальными. «Вы видели этого парня здесь раньше, вы помните ту ночь, где вы находились в тот день и то самое время?». Они показывают фотографии тел, мест преступлений. Некоторых мужчин я смутно помню, но, конечно, я им ничего не говорю.
В конце концов, они уходят почти ни с чем. Перед уходом они мне дали визитную карточку. Как будто я на самом деле им позвоню. В моем мире принято исправлять ошибки самостоятельно, и я уверен, что точно знаю, кто убийца.
Как только они покидают клуб, я хватаю ноутбук и начинаю просматривать записи с камер видеонаблюдения. Эти ребята могли быть здесь в любой из дней за несколько последних месяцев, но, кажется, я видел одного из парней здесь в прошлые выходные, всего четыре дня назад.
Я просматриваю записи на ноутбуке и выбираю фрагменты видео с той ночи. Я проигрываю запись, пока не замечаю, как парень у барной стойки выпивает. Он разговаривает с разными девушками. Я снова перематываю запись, но случайно натыкаюсь на момент, когда Эви наливает ему выпить. Я снова перематываю запись на начало. Ее ярко-красные губы расплылись в улыбке. Его полупустой бокал замирает на полпути к губам, как будто он физически ошеломлен ею. Я его не виню. Эви умеет быть привлекательной. Я внимательно слежу за ее действиями. Она посмотрела прямо в камеру. Ее темные волосы и бледная кожа резко контрастируют в свете ламп, и я не могу удержаться от мысли, что она похожа на ангела — ангела смерти.
Он ставит пустой стакан на барную стойку, и Эви берет его, чтобы сделать ему еще один коктейль. Ее глаза смотрят на него с этой её лукавой усмешкой. Что-то здесь не так. Это неправильно. В моей груди разрастается тревожный ком. Она почти невесомо касается пальца, а затем осторожно встряхивает стакан, который сжимает в другой руке. Это происходит так быстро, что я едва это замечаю. Я перематываю кадры и пересматриваю фрагмент снова и снова.
Кольцо. Она трогает своё кольцо. Вот кто добавил яд в напиток. Дерьмо. Я не могу понять, кто в этой ситуации оказался тупее: она с полной уверенностью, что никто её не поймает, или я, когда подумал, что она сможет держать себя в руках, подавая грёбаную выпивку.