– Забыли, – кивнул гэбэшник. Постоял немного, кусая нижнюю губу – досадовал на себя за то, что не смог сдержаться – потом бросил: – Ладно, пошли.
Куда пошли, объяснять не стал. Наверное, подразумевалось, что мы сами знаем, куда. Ружин, может быть, и знал, а вот я – нет. Даже не догадывался, пока мы не оказались на служебной территории. Здесь полковник нас оставил, жестом попросив подождать, и я спросил Ружина:
– Это он куда?
– Добывать нам борт. – Ружин, похоже, чувствовал себя вполне комфортно. Наша с полковником перепалка неприятных ощущений ему не доставила. Ну, погрызлись – и погрызлись, с кем не бывает. Тем более что он сам оказался как бы в стороне. Как бы не при чем. Загвоздка была в том, что именно его стараниями я вляпался в дурацкую спасательную авантюру. И, на мой взгляд, он мог более решительно встать на мою сторону. Это было бы справедливо. Но он повел себя, как импотент, и я даже слегка обиделся на него. Хоть и не настолько, чтобы перестать разговаривать. Во-первых, Ружин с куда большим основанием мог считаться моим союзником, чем ушедший полковник. А во-вторых, он все-таки оставался моим напарником – я, не смотря на стычку с комитетчиком, не собирался отрабатывать назад и в срочном порядке отменять участие в экспедиции. Потому что, поразмыслив, решил, что она нужна мне уж никак не меньше, чем я – ей. Если представилась возможность хоть немного очиститься от прежних грехов, упускать ее не стоило – иначе никогда не удастся избавиться от типов вроде полковника, осведомленных о моей жизни почти так же хорошо, как я сам. Они будут открыто плевать мне в глаза в полной уверенности, что имеют на это моральное право. Но индульгенция – это на перспективу. А в настоящий момент действительно лучше было убраться из города. Тем более – под прикрытием столь серьезной организации, которая к тому же будет тщательно прикрывать тылы в то время, пока я буду работать на нее. Собственно, я даже затруднялся определить, какая из этих двух причин сыграла решающую роль. Главное, что я в этот вечер был здесь, в аэропорту, вполне готовый к тому, что наобещал Ружин мне давеча в кафетерии.
Обладатель неприметной наружности и больших звезд на погонах задержался несколько дольше, чем предполагал я и, наверное, он сам. Скорее всего, именно поэтому через десять минут появился перед нами очень раздраженный и красный на лицо. Что-то у него было не в порядке с нервами. Может быть, в бытность лейтенантом или капитаном он и был хладнокровным майором прониным, но кабинетная работа заметно подорвала его психику.
– Седьмая полоса, – зарычал он на нас. – Вылет через двадцать минут. Чертовы живоглоты! Была авиация государственной от «А» до «Я» – никаких проблем не возникало. В любой момент, когда приспичит – обеспечат и предоставят. А сейчас все мастера стали пальцы выгибать. Как будто не понимают, что пальцы обломать недолго…
– Да что с тобой, Василич? – удивился Ружин. – Ты что-то сам не свой сегодня. Ведешь себя, как баба климактерическая.
– Не знаю я, Олег, что со мной, – полковник с досадой махнул рукой. – Наверное, в отпуск надо. В санаторий, нервы подлечить. Устал. Ладно, пошли к самолету.
Закоулки служебных помещений он знал, как свои пять пальцев. Вел нас уверенно, ничуть не сомневаясь, что выведет, куда нужно. За ним, с той же уверенностью в его познаниях, топал Ружин. Мне ничего не оставалось, как следовать за ними.
Ни за что бы не подумал, что оболтус, шарахавшийся взад-вперед у стеклянной двери, выводящей на летное поле, приходился нашему проводнику коллегой. С виду он больше походил на классического хиппи: щетина недельной давности, длинные – ниже плеч, – собранные сзади в пучок засаленные волосы. И, разумеется, потертые джинсы, даже с намеком на дырку в районе правой коленки. Тем не менее, их профессиональная связь с полковником сомнений не вызывала. Василич давно доведенным до автоматизма движением извлек из нагрудного кармана служебную корочку и сунул ее под нос волосатику. Но тот, даже не взглянув на ксиву, с самым серьезным видом приложил руку к непокрытой голове. Полковник рявкнул что-то на неизвестном языке, судя по тону – весьма гневное, и, печатая шаг, направился вглубь открытого всем ветрам бетонированного загона для самолетов. Может быть, ругался он и по-русски, да вот нервы, взведенные до предела, подвели, и слова скомкались в горле. Хиппи остался очень доволен произведенным эффектом и скалился ему вслед до тех пор, пока мы – сперва Ружин, затем я – не прошли мимо.