— Ужасно холодно! — крикнула она. — Как вас зовут?
Он сказал:
— Приходите к нам завтра обедать!
Сердце его повернулось, как штурвал лодки, и во второй раз ее случайный каприз изменил все течение его жизни.
На следующий день вечером, дожидаясь, пока она сойдет вниз, Декстер населял сумрачную, всю в коврах, гостиную и примыкавшую к ней стеклянную веранду молодыми людьми, которые любили Джуди Джонс раньше его. Он знал, какого рода молодые люди ухаживают за ней, — они поступали в университет, где он учился, из привилегированных школ, безупречно одетые, с ровным, здоровым загаром. Он тогда еще понял, что в чем-то эти молодые люди ему уступают. Он был полнокровнее их, сильнее. И все же он признался себе, что видит своих детей такими, как они, а значит, признал и другое — что он всего лишь грубый, мощный корень, от которого они извечно берут свое начало.
Когда пришло его время носить элегантные костюмы, он уже знал лучших портных Америки, и эти лучшие портные Америки сшили ему костюм, который был на нем сейчас. Он держался строго и сдержанно, что всегда отличало питомцев его университета. Он оценил, как полезна ему может быть эта сдержанность, и усвоил ее: он понимал, что для непринужденности в манерах и одежде требуется большая уверенность в себе. Что ж, этой уверенностью будут обладать его дети. Мать Декстера в девичестве звалась Кримелих, она была дочерью крестьянина из Богемии и до конца дней плохо говорила по-английски. Ее сыну не следует забегать вперед.
Джуди спустилась в начале восьмого. На ней было голубое шелковое платье, довольно скромное, и он в первую минуту пожалел, что она не надела вечернего. Разочарование усилилось, когда она, коротко поздоровавшись с ним, подошла к двери буфетной, открыла ее и сказала: «Марта, можете подавать». Он-то воображал, что дворецкий объявит: «Кушать подано», что перед обедом будут коктейли. Но он об этом забыл, едва они сели на диван и принялись рассматривать друг друга.
— Папы с мамой нет, — сказала она, думая о чем-то своем.
Он помнил последнюю встречу с ее отцом и обрадовался, что родителей не будет, — они, вероятно, стали бы спрашивать, кто он и откуда. Декстер родился в деревушке под названием Кибл, милях в пятидесяти от озера, и всегда говорил, что он не из поселка Черного Медведя, а из Кибла. Не очень-то приятно сообщать людям, что ты вырос в городке, который так некстати находится рядом и на виду у всех обслуживает фешенебельный курорт.
Разговор зашел об университете, где он учился, а она в последние два года часто бывала на балах, и о городе, откуда в Шерри-Айленд приезжали отдыхать именитые горожане и куда Декстеру предстояло завтра вернуться к своим процветающим прачечным.
За обедом она вдруг впала в мрачное уныние, и Декстер растерялся. Малейшая нотка раздражения в ее грудном голосе огорчала его. Когда она улыбалась — ему, куриной печенке, каким-то своим мыслям, — у него сжималось сердце, потому что в ее улыбке не было радости, не было даже оживления. Когда алые уголки ее губ изгибались вниз, казалось, что губы не улыбаются, а зовут к поцелую.
После обеда она вывела его на темную веранду и искусно переменила тон.
— Можно, я немножко поплачу? — спросила она.
— Боюсь, вам скучно со мной, — быстро отозвался он.
— Ничуть. Вы очень славный. Но у меня сегодня был ужасный день. Мне нравился один человек, а он возьми да признайся, что у него за душой ни гроша. Прямо как гром средь ясного неба. Раньше об этом никогда не было речи. Я, наверное, кажусь вам ужасно корыстной?
— Может быть, он боялся сказать вам?
— Может быть. Но он с самого начала сделал ошибку. Понимаете, если бы я знала, что он беден… да я столько раз бывала влюблена в бедняков и за всех за них не шутя собиралась замуж. Но тут мне и в голову не приходило, что у него ничего нет, а нравился он мне не так уж сильно, вот я и не выдержала такого удара. Если бы девушка вдруг ни с того ни с сего объявила своему жениху, что она вдова! Может быть, он ничего не имеет против вдов, но все-таки… Не будем делать ошибки в самом начале, — неожиданно прервала себя она. — Вообще-то, вы кто?
Декстер на миг заколебался. Потом решительно сказал:
— Пока никто. У меня все еще в будущем.
— Вы бедны?
— Нет, — честно признался он. — Наверное, никто из моих сверстников на всем Северо-Западе не зарабатывает столько, сколько я. Мне неловко об этом говорить, но ведь вы сами не хотели начинать с ошибки.
Наступило молчание. Но вот уголки ее губ изогнулись в улыбке, она неуловимым движением качнулась к Декстеру, глядя ему в глаза. У Декстера прервалось дыхание, он замер в ожидании — сейчас он испытает неизведанное, в их поцелуях таинственно возникнет нечто, чего нельзя предрешить, нельзя предсказать. И так оно и случилось — она передала ему свой пыл щедро, безудержно, поцелуями, которые были не обещанием, а свершением. Они вызывали не бесконечно возрождающийся голод, а ничем не утоляемое пресыщение… они, как милостыня, лишь множили просьбы, потому что отдавали все без остатка.