— Видишь, как дрожат? — спросил он, не скрывая иронии. — Смотри хорошенько. Я не рискну оперировать.
— А ты рискни, — поспешил вставить Джин. — Отхлебнешь глоток, и перестанут дрожать.
Доктор покачал головой, глядя на Розу:
— Нет. Мне как врачу не доверяют. Что будет не так, обвинят меня. — Доктор немного рисовался и тщательно выбирал слова. — Мое заключение, что Мэри Деккер умерла с голоду, — я слыхал — подвергают сомнению. Его ведь дал человек, который пьет.
— Я этого не говорила, — солгала одним духом Роза.
— Конечно нет. Я упомянул об этом, чтобы вы поняли всю сложность моего положения: я должен быть предельно осторожен. — Он сошел по ступенькам вниз. — Советую вам, поговорите еще раз с Берером. Если он откажется, привезите кого-нибудь из города. До свидания.
С побелевшими от ярости глазами Роза бросилась за ним и догнала у калитки.
— Да, я говорила, что ты пьяница! — кричала она. — По-твоему, Мэри Деккер умерла с голоду и в этом виноват наш Пинки. Да как ты можешь судить? Нальешь глаза-то с самого утра! И что тебе далась Мэри Деккер? Она тебе в дочки годилась. Все видели, как она шастала к тебе в аптеку.
Подоспевший Джин схватил ее за руку:
— Замолчи, Роза. Форрест, уезжай.
Форрест сел в автомобиль и поехал. Миновав поворот, остановился, глотнул из фляжки. За распаханным хлопковым полем виднелся домик, где жила Мэри Деккер; полгода назад он свернул бы к ней, спросил, почему она не зашла сегодня в аптеку выпить бесплатно стакан содовой, порадовал бы ее флакончиком духов из образцов, оставленных утром коммивояжером. Он никогда не говорил Мэри о своих чувствах и не собирался: ей было семнадцать, ему сорок пять — жизнь его кончена; но полгода назад она убежала в Бирмингем с Пинки, и тогда он понял, как много значила любовь к ней в его одинокой жизни.
Мысли его вернулись в дом брата.
«Будь я джентльменом, — думал он, — я бы не отказался оперировать. И еще один человек погиб бы из-за этого мерзавца. Потому что, если бы он не перенес операции, Роза бы заявила, что я нарочно убил его».
И все-таки, когда он ставил машину в гараж, на душе у него было скверно, не потому, что он должен был поступить иначе, — просто вся история выглядела очень уж безобразно.
Он не пробыл дома и десяти минут, когда за окном завизжали тормоза и в комнату вошел Бэч. Губы его были плотно сжаты, глаза прищурены, точно он боялся расплескать хоть каплю гнева: пусть весь выльется на того, кому предназначен.
— Привет, Бэч.
— Я хочу тебе сказать, дядя Форрест, чтобы ты не смел так разговаривать с моей матерью. Еще раз услышу — убью.
— Кончай, Бэч, — обрезал его доктор, — и садись.
— Она и так вся извелась из-за Пинки. А тут еще ты.
— Твоя мать сама меня оскорбила, а я смолчал.
— Она не знает, что говорит. Ты должен это понять.
Поколебавшись, доктор спросил:
— А какого ты, Бэч, мнения о Пинки?
— Не очень-то хорошего. — Но, спохватившись, опять стал задираться: — Не забывай, Пинки мой брат!
— Подожди, Бэч. Что ты думаешь о нем и Мэри Деккер?
Но Бэч уже закусил удила.
— Ты что мне зубы заговариваешь? Запомни, кто обидит мою мать, будет иметь дело со мной. А еще ученый. Разве справедливо…
— Я сам выучился, Бэч.
— А мне плевать! Мы поедем к Береру, потом в Монтгомери. Но если нигде ничего не выйдет, я приеду за тобой и ты вытащишь эту проклятую пулю, или я тебя пристрелю.
Он перевел дыхание, кивнул, вышел из дому и уехал.
«Сдается мне, — сказал сам себе доктор, — кончилась моя спокойная жизнь в округе Чилтон». Он крикнул слугу-негра и велел подавать ужин. Потом взял сигарету и вышел на заднее крыльцо.
Погода переменилась. Небо нахмурилось, травы тревожно зашелестели, пролился мгновенный дождь. Минуту назад было жарко, а теперь лоб покрывала холодная испарина, он вытер ее платком. В ушах зашумело, он сглотнул, тряхнул головой. На секунду ему показалось, что он заболел, но шум вдруг отделился от него, стал расти — все ближе, громче, как будто прямо на него несся поезд.
Бэч Джанни проехал полпути до дому и вдруг увидел — огромная черная туча медленно заходила с юга, волоча по земле лохматый край. Она росла на глазах и скоро заполнила всю южную половину неба; ее нутро прорезали белые электрические вспышки, слышался нарастающий гул. Задул сильный ветер, мимо понеслись сломанные сучья, какие-то обломки, щепки, довольно крупные предметы, которые нельзя было распознать в сгущающейся тьме. Повинуясь инстинкту, Бэч выскочил из машины, ветер валил с ног, он бросился к высокому откосу, вернее, почувствовал, как его подхватило, швырнуло и распяло на этом откосе. Вокруг бушевал ад — он был в самом его центре.