— Это черт знает что, — сухо проговорил он. — Это не стихийное бедствие, это просто подлость.
В ту весну торнадо больше не появлялся в Алабаме. Второй ураган (все были уверены, что это вернулся первый: для жителей округа Чилтон он был живой, реальной силой, сродни языческим богам) разрушил дюжину домов, в том числе и дом Джина Джанни, и покалечил три десятка людей. Но жертв во второй заход не было, все как-то сумели попрятаться. Прогулявшись по главной улице Бендинга, ураган на прощание повалил все телеграфные столбы и разбил фасады двух магазинов и аптеки доктора Джанни.
К концу недели появились первые сколоченные из старых досок жилища. К концу длинного щедрого алабамского лета на всех могилах зазеленеет трава. Но люди еще многие годы, говоря о каком-нибудь событии, будут снабжать его пометой «до торнадо» или «после торнадо», и для многих семей жизнь так и не вернется в прежнюю колею.
Доктор Джанни понял: пора покидать эти места — теперь или никогда. Он продал аптеку: все, что в ту ночь уцелело от торнадо и приступа филантропии. Отдал свой дом брату Джину, пока тот не выстроит себе новый. Решил ехать поездом, на автомобиле дай бог добраться до станции, так крепко он саданулся о дерево.
По пути он несколько раз останавливался попрощаться с соседями. Задержался и у развалин дома Уолтера Каппса.
— Значит, и вам досталось, — сказал он, глядя на сиротливо торчащий сарай — все, что осталось от усадьбы Уолтера.
— И довольно сильно, — ответил Уолтер. — Но с другой стороны, нас ведь шестеро, все тогда были кто в доме, кто на дворе — и все живы. Так что я не ропщу.
— Да, счастливо отделались, — согласился доктор. — Вы не слыхали, случайно, куда Красный Крест отправил Элен Кирлайн — в Монтгомери или в Бирмингем?
— В Монтгомери. Я как раз там был, когда она пришла со своим котенком, и видел, как она просила людей перевязать ему лапу. Столько миль прошла под дождем и градом, а скотинку свою не бросила. Мордочка у нее была такая решительная, я даже рассмеялся, хотя самому ох как несладко было.
Доктор помолчал.
— Вы, случайно, не помните, есть у нее еще родные? — опять спросил он.
— Не знаю, — ответил Уолтер. — Кажется, нет.
Последний раз доктор остановился там, где был когда-то дом его брата. Вся семья, даже младшие, усердно работали, расчищая развалины. Бэч соорудил навес, куда складывали уцелевшее имущество. Кроме навеса, одно радовало глаз: начатая стенка из круглых белых камней.
Доктор достал из кармана сто долларов в купюрах и протянул Джину.
— Когда-нибудь вернешь, но, пожалуйста, из кожи не лезь, — сказал он. — Это из денег, полученных за аптеку. — И добавил, прекращая поток благодарности: — За книгами я пришлю, ты их, пожалуйста, упакуй получше.
— Будешь опять лечить, Форрест?
— Попытаюсь.
Братья на секунду продлили рукопожатие. Подошли прощаться двое младших. Роза стояла в стороне в стареньком синем платье, на черное — траур по старшему сыну — не было денег.
— До свидания, Роза, — сказал доктор.
— До свидания, — откликнулась она и прибавила потухшим голосом: — Счастливо тебе, Форрест.
Ему вдруг захотелось сказать что-то в утешение, но он понимал — слова бессильны. Перед ним было живое воплощение материнской любви — той же силы, что гнала Элен сквозь ураган, чтобы спасти котенка.
На станции он купил билет до Монтгомери в один конец. Поселок выглядел скучно под серым небом запоздалой весны, и, пока поезд набирал скорость, доктор с удивлением вспоминал, что полгода назад это место казалось ему лучшим на земле. Он был один в вагоне для белых; очень скоро рука его потянулась к фляжке, и он достал ее. «В конце концов, мужчина, который заново начинает жить в сорок пять лет, имеет право на допинг». Но вспомнилась Элен: «Родных у нее нет. Значит, теперь эта девчушка моя».
Он похлопал ладонью флягу, как бы с удивлением взглянул на нее.
— Ну что ж, подружка, придется нам на время расстаться. Котенку, которого так лелеют и любят, понадобится много молока.
Он уселся поудобнее и стал глядеть в окно. Ему вспоминался ураган, ветры опять обдували его — сквозняки, гуляющие в коридоре, ветры земли, циклоны, ураганы, торнадо, черные смерчи, предсказанные и внезапные; одни дующие с небес, другие из адского жерла.
Он больше не даст им в обиду Элен, если, конечно, сможет.
Он задремал, но тут же проснулся; неотвязное воспоминание разбудило его: «Папа заслонил меня, а я — котенка».
— Все в порядке, Элен, — сказал он вслух; такая уж у него была привычка — говорить с собой. — Думаю, что старый бриг еще будет какое-то время бороздить моря при любом ветре.