— А это Мейси, — оповестил Фрейзер, вставая. — Пойду впущу его. Прислуга уже спит.
Далиримпл остался один, будто в забытьи. Перед ним внезапно распахнулся новый мир — сенат штата, сенат США, — выходит, жизнь все-таки именно так и устроена: обходные пути, здравый смысл — вот главное правило. И больше — никаких глупых рисков, если только совсем не припрет, но главное — быть твердым… и пусть упреки и угрызения совести не мешают спать по ночам… пусть жизнь его станет мечом отваги… и никакой расплаты… и все это чушь… чушь.
Он вскочил на ноги, стиснув ладони с почти полным триумфом.
— Ну, Брайан, — сказал мистер Мейси, выходя из-за дверной портьеры.
Два старика улыбнулись ему своими полуулыбками.
— Ну, Брайан, — повторил мистер Мейси.
Далиримпл тоже улыбнулся:
— Добрый вечер, мистер Мейси.
Он подумал — а может, некая существующая между ними телепатия помогла тому наконец оценить… некое незримое понимание…
Мистер Мейси протянул ему руку:
— Я рад, что мы будем партнерами в этом предприятии… я давно уже к тебе приглядываюсь… особенно в последнее время. Очень рад, что мы оказались по одну сторону забора.
— Хочу поблагодарить вас, сэр, — напрямик произнес Далиримпл.
Он почувствовал, что на исподе глаз скапливается какая-то непонятная влага.
Догонялки[15]
(Перевод А. Глебовской)
В 1918 году, за несколько дней до Перемирия, Кэролайн Мартин из Дерби в штате Виргиния сбежала от тетки с ничем не примечательным лейтенантом из Огайо. Они обвенчались в некоем городке за границей штата Мэриленд и жили там, пока Джордж Коркоран не был уволен в запас, — а потом отправились к нему на родину, на север.
То был отчаянный, безрассудный брак. Когда Кэролайн исчезла из теткиного дома вместе с Коркораном, человек, который до этого разбил ей сердце, понял, что заодно разбил и свое; он бросился к телефону, но ее уже не было, и все, что ему оставалось в эту ночь, — это лежать без сна и представлять себе, как Кэролайн ждет его во дворе перед домом, впитывая стекающую на нее красоту магнолий и всего вечереющего мира, вспоминать, как он подходит к ней в парадной форме, начищенных сапогах и с безграничным эгоизмом в сердце, который от стыда обернулся жестокостью. На следующий день после этого он узнал, что она сбежала с Коркораном, что он потерял ее, как того и заслуживал.
Горе захлестнуло Сидни Лахая, а более всего ему были омерзительны мелочные причины собственного поступка, неспособность отказаться от других вариантов будущего: долгое кругосветное путешествие или холостяцкая квартирка в Нью-Йорке с четырьмя однокашниками по Гарварду; а возможно, то был страх потерять свободу, попасть в кабалу. Ведь в путешествие они могли бы поехать и вместе. Холостяцкая квартирка — она за одну ночь распалась на голые холодные фрагменты. Потерять свободу? Так ведь он этого и хотел — оказаться ближе к ее свежести, навеки утратить свободу в ее юных руках.
Он всегда был эгоистом, выращенным в любви к себе самовлюбленной матерью; в тот день он впервые познал страдание. При этом он, как и его компактное, мускулистое, красивое тело, обладал удивительной цельностью, и реакции его никогда не были тривиальными. Он отродясь не отрекался от своих поступков, а сейчас вдруг понял, что поступил глупо и бессердечно. Он повсюду носил с собой свое горе, и оно в конце концов сделало его лучше. А внутри осталась — непереваренной, не встроенной в его цельность — память об этой девушке.
А тем временем Кэролайн Коркоран, бывшая первая красавица маленького городка в Виргинии, расплачивалась в полутрущобе Дейтона, штат Огайо, за роскошь пойти на поводу у собственного отчаяния.
Она провела в Дейтоне три года, и положение ее сделалось невыносимым. Выросла она в районе, где все были довольно бедны, где разве что одно-два платья из пятидесяти, надетых на танцы, стоили больше тридцати долларов, поэтому денежная скудость сама по себе не особенно ее мучила. Дело было в другом. Она оказалась в мире, где к безысходной бедности добавлялись грубость и пошлость, с которыми ей доселе сталкиваться не приходилось. Именно в этом смысле Джордж Коркоран ее и обманул. К моменту их знакомства он где-то обзавелся тонким налетом хорошего воспитания и в те времена не говорил и не делал ничего такого, что подготовило бы ее к встрече с его матерью, в чью двухкомнатную квартирку он привел молодую жену. Кэролайн с ужасом осознала, что шагнула сразу на несколько этажей вниз. У этих людей не было решительно никакого общественного положения; Джордж ни с кем не водил знакомств; она в полном смысле слова оказалась одна в незнакомом городе. Миссис Коркоран сразу невзлюбила Кэролайн — невзлюбила ее хорошие манеры, ее южные замашки, груз новых забот, вызванных ее появлением. Гонору-то много, а в семью ничего не принесла, вот разве что, в должный срок, ребенка. Джордж тем временем нашел работу, они перебрались в квартиру попросторнее, однако свекровь переехала с ними, поскольку считала сына своей собственностью, — и для Кэролайн потянулись невообразимо тоскливые месяцы. Поначалу стыд и безденежье мешали ей вернуться домой, однако в конце года тетка прислала ей немного денег на поездку, и она вместе с маленьким сыном провела месяц в Дерби; там она гордо умалчивала о своих невзгодах, однако часть правды все же всплыла в разговорах с друзьями. Кто-то из друзей преуспел больше, кто-то меньше, но так низко, как она, не пал ни один.