— Мистер Сквайрс.
— Прикрой-ка дверь. Ты часто с ним видишься.
— И что?
— А то, дорогая, что ему пятьдесят лет.
— Мамочка, но все остальные-то разъехались.
— Ты, главное, не увлекайся всякими глупыми мыслями.
— Не волнуйся. Если честно, мне с ним почти все время до смерти скучно. — И тут она внезапно приняла решение: — Больше я не буду с ним видеться. Просто сегодня совсем неудобно было отказаться.
И в тот же вечер, когда она стояла у своей двери — талию ее обвивала рука Рэнди Кэмбелла, — Том и его единственный поцелуй для нее не существовали вовсе.
— Я так тебя люблю! — прошептал Рэнди. — Поцелуй меня еще раз.
Их холодные щеки и теплые губы встретились в морозной мгле, и, глядя на льдистую луну над его плечом, Энни поняла, что обязательно будет принадлежать ему; нагнув к себе его голову, она поцеловала его снова, трепеща.
— Когда же ты выйдешь за меня замуж? — шепнул он.
— А когда ты… мы сможем себе это позволить?
— Почему бы тебе не объявить о нашей помолвке? Знала бы ты, как я страдаю, когда ты встречаешься с другими и они за тобой ухаживают!
— Ну, Рэнди, ты слишком многого хочешь!
— Так ужасно расставаться с тобой. Можно, я войду на минутку?
— Да.
Сидя бок о бок, словно в трансе, перед гаснущим трепетным пламенем, они понятия не имели, что пятидесятилетний человек, лежащий в горячей ванне всего в нескольких кварталах, хладнокровно решает их общую судьбу.
То, как подчеркнуто любезно и отстраненно Энни вела себя в тот день, показало Тому Сквайрсу, что он не сумел ее заинтересовать. Он еще раньше пообещал себе, что при таком развитии событий бросит это дело, однако сейчас настроение его переменилось; он не хотел брать ее в жены; он просто хотел встречаться с ней, побыть с ней немного; до того самого ласково-небрежного, полустрастного, но лишенного пылкости чувств поцелуя он с легкостью бы отказался от нее, ибо давно вышел из романтического возраста; а вот после поцелуя одна мысль о ней заставляла его сердце подскочить на несколько дюймов в груди, после чего оно билось уже в новом месте, размеренно и учащенно.
«Однако кончать с этим надо прямо сейчас, — сказал он самому себе. — Я старше; я не имею права вторгаться в ее жизнь».
Он вытерся, причесал перед зеркалом волосы и, положив расческу, решительно произнес: «Все кончено». Почитал часок, щелкнул выключателем лампы и повторил вслух: «Все кончено».
Иными словами, совсем ничего не было кончено; материальный щелчок не положил конец Энни Лори, ведь она не была деловым вопросом, который можно разрешить, постучав карандашом по столу.
«Попытаюсь еще немного», — сказал он себе примерно в половине пятого, а придя к этому решению, повернулся на бок и погрузился в сон.
К утру она слегка отступила на задний план, однако к четырем часам дня уже снова была повсюду: телефон существовал лишь для того, чтобы позвонить ей, женские шаги за дверью его кабинета были ее шагами, снег за окном, возможно, в этот момент летел прямо ей в разрумянившееся лицо.
«На крайний случай всегда есть план, который я вчера придумал, — сказал он себе. — Через десять лет мне стукнет шестьдесят, и тогда не видать мне уже ни юности, ни красоты».
Поддавшись своего рода панике, он взял листок писчей бумаги и сочинил крайне выдержанное письмо к матери Энни, испрашивая разрешения ухаживать за ее дочерью. Вышел в вестибюль, но у самой щели почтового ящика разорвал послание и выбросил обрывки в плевательницу.
«Не к лицу мне подобные фокусы, — сказал он себе. — В моем-то возрасте».
Впрочем, рано он себя поздравлял, потому что еще до того, как уйти с работы, написал письмо заново и отправил.
На следующий день пришел ожидаемый ответ — он заранее знал, что в нем будет, до последнего слова: краткий возмущенный отказ.
Заканчивалось послание так:
Полагаю, будет благоразумнее, если Вы перестанете встречаться с моей дочерью.
Искренне Ваша,
«А теперь, — хладнокровно рассудил Том, — посмотрим, что на это скажет сама девушка».
Он написал Энни записку. В ней говорилось, что письмо ее матери стало для него сюрпризом, однако, учитывая то, как к этому относится миссис Лори, им, пожалуй, действительно лучше больше не встречаться.
Следующая почта принесла ему возмущенный отклик Энни: «У нас тут не средневековье. С кем хочу, с тем и встречаюсь». Она назначила ему свидание на следующий день. Недальновидность матери подарила ему именно то, чего он не смог добиться впрямую: Энни уже, можно сказать, решила с ним порвать, но теперь даже и не помышляла ни о чем подобном. Необходимость соблюдать тайну, дабы не вызвать неудовольствия домашних, придала их отношениям изюминку, которой им до этого не хватало. Февраль отвердел, отлитый в форме глубокой, торжественной бесконечной зимы, — и теперь она виделась с ним часто, да и в ином ключе. Иногда они ездили в Сент-Пол — сходить в кино или поужинать; иногда останавливались в его двухместке на каком-нибудь дальнем бульваре — и изморозь постепенно покрывала непрозрачным слоем лобовое стекло и опушала горностаем уличные фонари. Он частенько приносил с собой какую-нибудь особенную выпивку — достаточно, чтобы поднять ей настроение, но всегда аккуратно соблюдая меру, ибо к прочим его чувствам примешивалась отеческая тревога.