Настал момент, когда он выложил карты на стол и рассказал, как именно ее мать, сама того не осознавая, подтолкнула ее к нему, но Энни лишь рассмеялась его двуличию.
С ним ей было веселее, чем с кем-либо из ее знакомых. Молодым людям свойственна была эгоистичная требовательность, он же относился к ней с неизменной учтивостью. Ну и что, если глаза его поблекли, щеки слегка обвисли и покрылись сосудистой сеточкой, — зато воля его была сильной и по-настоящему мужской. Более того, его жизненный опыт стал для нее окном, через которое она смотрела на новый мир, обширнее и богаче прежнего; на следующий день, оказавшись рядом с Рэнди Кэмбеллом, она чувствовала, что тут о ней меньше заботятся, меньше ценят, меньше сознают ее уникальность.
Зато Том начал испытывать смутное неудовольствие. Он получил то, чего добивался: юность ее была с ним рядом, — и теперь чувствовал, что заходить дальше будет ошибкой. Свобода была ему дорога, а кроме того, он мог предложить ей всего лишь десяток лет — потом он станет слишком стар; при этом она сделалась так ему дорога, что он чувствовал: тянуть дальше — нечестно. А потом, в конце февраля, все вдруг сразу решилось.
Они возвращались из Сент-Пола и решили заехать в Студенческий клуб выпить чаю; вдвоем пробились через сугробы, наметенные на дорожке и громоздившиеся перед дверью. Дверь была вращающаяся; из нее как раз вышел молодой человек, и, шагнув на его место, они почувствовали запах лука и виски. Когда они вошли, дверь крутанулась еще раз, и молодой человек вновь оказался внутри, лицом к ним. Это был Рэнди Кэмбелл; лицо у него было красное, глаза — тусклые и суровые.
— Привет, красотка, — сказал он, подходя к Энни.
— Держись подальше, — одернула она его без нажима. — От тебя луком пахнет.
— Ишь какие мы вдруг стали разборчивые.
— Не вдруг. Я всегда была разборчивой. — Энни сделала крошечный шажок в сторону Тома.
— Не всегда, — неприятным голосом заявил Рэнди. И повторил еще более подчеркнуто, кинув короткий взгляд на Тома: — Не всегда. — Произнеся эту фразу, он будто бы слился с неприветливым внешним миром. — И скажу тебе еще одну вещь, — продолжал он. — Там, внутри, твоя матушка.
Ревнивое бурчание представителя иного поколения едва доходило до ушей Тома, будто то были детские капризы, а вот от этого нахального предупреждения загривок у него встал дыбом.
— Идем, Энни, — кратко скомандовал он. — Войдем внутрь.
С трудом оторвав взгляд от Рэнди, Энни вошла вслед за Томом в залу.
Там было довольно безлюдно; возле камина сидели три пожилые дамы. Энни отпрянула было, но потом зашагала к ним.
— Здравствуй, мама… миссис Трамбл… тетя Кэролайн.
Две последние дамы откликнулись; миссис Трамбл даже слегка кивнула Тому. Зато мать Энни без единого слова поднялась — в глазах лед, губы сжаты. Один миг постояла, в упор глядя на дочь, потом резко развернулась и вышла.
Том и Энни сели за столик на другом конце залы.
— Ужасно, правда? — сказала Энни, громко дыша.
Он ничего не ответил.
— Она уже три дня со мной не разговаривает. — Тут ее вдруг прорвало: — Какие же люди бывают противные! Я должна была петь главную партию на концерте Младшей лиги, а вчера кузина Мэри Бетс, президент лиги, подошла ко мне и сказала, что петь я не буду.
— Почему?
— Потому что девушка, которая не слушается своей матери, не имеет права представлять лигу. Можно подумать, я какой-то расшалившийся ребенок!
Том уставился на чашки, выстроившиеся в ряд на каминной полке, — на двух-трех было написано его имя.
— Возможно, она права, — внезапно произнес он. — Я начал мешать тебе жить, а значит, пора все это прекращать.
— Ты это о чем?
В голосе ее прозвучало такое потрясение, что в тело его хлынула из сердца какая-то теплая жидкость, однако ответил он сдержанно: