— Где Олег? — спросила я у патлатого художника, уныло глазеющего по сторонам в писках клиентов.
Служитель искусств молча вытянул измазанный краской палец куда-то в сторону.
— Спасибо. А подробней нельзя? — не удовлетворилась я разъяснением местного Сусанина.
Художник кивнул, поднялся и, по-прежнему молча, протянул руку в том же направлении.
— Вы очень любезны! — Я вытащила из кармана сарафанчика пятьдесят рублей.
Увидев купюру, парень изобразил на лице подобие улыбки и разжал уста:
— Т-т-там.
— Возле ресторана? — уточнила я.
— Д-д-Да. В-в са-ал-лоне!
— Спасибо, дорогой, ты очень толковый парень! — Я похлопала художника по плечу в награду за его болтливость, убрала купюру обратно и пошла в салон, не дожидаясь окончания начатой фразы.
Со стороны черного хода ресторана я обнаружила набольшую будку, которую сначала приняла за трансформаторную. При ближайшем рассмотрении удалось найти корявую надпись, сделанную мелом: «Фотосалон». И ниже: «Не входить! Идет процесс!» Интересно, что там за таинственный процесс идет? Звонок, естественно, отсутствовал. Пришлось легонько постучать в дверь, обшитую тонким металлическим листом. Никакой реакции. Тогда я прислонилась к этой самой двери и принялась барабанить по ней пяткой. Минут через пять, когда я стала всерьез подумывать о необходимости подкрепления в виде Дуськи, из-за двери раздался голос:
— Входите, не заперто!
Помещение, как избушка Бабы-яги, без окон и дверей, было освещено красным светом. Единственная комнатушка, разделенная пополам фанерной перегородкой, являла собой гибрид спальни и лаборатории. Повсюду валялись кассеты из-под фотопленок, пленки, конверты, щипцы и всякая другая дребедень, необходимая любому уважающему себя фотографу. Едва я переступила порог, мне под ноги с оглушительным лаем бросился какой-то красный комок, вслед за ним на плечи свалилось что-то мохнатое и принялось копаться в волосах, издавая странное попискивание. Из-за перегородки донесся механический голос с сильным кавказским акцентом: «Здравствуйте! Я Сирожа!»
— Кто там? — Я наконец услышала человеческий голос, очень похожий на голос Олега.
— Это я, Женька! Ну, которая с Федей целовалась! — голова начала невыносимо чесаться, и я юлой завертелась на месте, пытаясь сбросить с шеи добровольного парикмахера. Вдруг раздался собачий визг, и острые зубы вонзились мне в щиколотку. Я громко закричала. В этот момент зажегся нормальный свет, появился Олег и, не удержавшись, захохотал. Посередине комнатки стояла красная девица, то есть я, с обезьяной на плечах, которая, наковырявшись вволю в моих волосах, принялась теребить ухо. Внизу, вцепившись в ногу, расположилась белая болонка, показавшаяся мне в свете фонаря красной, а на передней лапе болонки стояла нога, обутая в легкую сандалию. По кровати, застеленной старым покрывалом, извиваясь, полз Федя, угрожающе высовывая раздвоенный язык. В довершение всех бед из-за перегородки выпорхнул Сирожа, огромный белый попугай с не менее огромным клювом, уселся на кровать с ползущим Федей и, по-моему, всерьез вознамерился мною перекусить, так внимательно изучал он мои ноги.
— Чего ты ржешь, как полковая лошадь? — рассвирепела я. — Развел тут зоопарк, нормальному человеку ступить негде!
— Ты Зайке на лапу наступила, вот она и обиделась. Нечего орать, у меня звери нервные, не переносят громких звуков! — Олег отогнал от меня живность, обработал укус, забинтовал, причем делал это вполне профессионально. Я для порядка постанывала и кривилась от боли. Наконец медицинские процедуры были закончены.
— Ты теперь меня до конца отпуска будешь бесплатно фотографировать, возмещать, так сказать, моральный ущерб, — проворчала я. — Давай снимки!
— Подожди, надо еще противостолбнячную сыворотку ввести. Зайка хоть и домашняя, но гадость всякую погрызть любит.
Я не стала уточнять, что он имел в виду под гадостью, и вместо этого спросила:
— Ты что же, укол мне собираешься делать?
— Ну да. — Олег пожал плечами.
— А… в какое место? — волнуясь, задала я дополнительный вопрос.