– Оно ж сырое, – бурчит он на выходе.
– Не барин, на себе высушишь.
– А ты чего? – вдруг вскрикивает Сашок, – Моим любимым джемпером полы мыла?!
– Да ладно, – отмахиваюсь я, – Он только чище стал.
Работы было ещё полно, так что, распределив её между роботами, я спокойно добиваю борщ. Как раз и день заканчивался.
А выдался денёк насыщенным. Сидим, пьём чай. В духовке на самом малом огне парятся сашкины книги. Таким вот макаром я придумала их обеззаразить. Иначе я их в руки не возьму.
– Ему надо постричься, – замечаю я, – но стричь я не умею.
– Я умею, – заявляет Сергей, – но только налысо.
Мы хохочем, Сашок недовольно молчит.
– Зато я в компьютерах бог, – заявляет он.
– А если я дорасту до тебя или выше, что ты скажешь? – спрашиваю я, – Я-то похожа на человека, а ты – обсос.
– Чо это я обсос? – возмущается Сашок. Чует, что я уже не так зла.
– А кто ещё мог жить в такой куче мусора? Сколько пакетов ты вынес? Это, не считая, сколько с тебя смыто, и на сколько килограммов грязи полегчала твоя одежда.
Мы уходим уже затемно. День ещё не так длинен, как летом.
– Давно я так не уставала. Утомительный у тебя приятель.
– Согласен. Проводить тебя до дома?
– Не, на такси поеду. Я честно на него сегодня заработала…
Москва, Никитский бульвар и окрестности
31 марта, вторник, время 11:40.
– Последний приличный магазинчик, быстренько его осмотрим и на Тверскую, – распоряжается мачеха на входе рядом с яркой витриной.
– Нет, – возражаю я, – сначала отвезём покупки, а потом на Тверскую. А то спины переломим.
– Можно и так, – соглашается мачеха.
Я почему-то жду, что она дополнит фразу: «Можно и так, но сначала на Тверскую», но она останавливается на полпути. Мы шатаемся по лавкам третий час, лучшее времяпрепровождения для женщин, высшие вампиры не так двинуты на этом, но я выпускаю Дану и та светится от счастья. Счастье не омрачается даже близостью «любимой» мачехи. С некоторых пор подметила, что её ненависть к Эльвире изрядно потускнела.
– Бери-бери, – убеждает меня мачеха, – Классная блузочка.
Верчу в руках воздушно-тонкую белую блузку. Перед на груди украшен пышными рюшами, рукава оканчиваются расширениями в виде колокольчика. Симпатичненькая. Но нет.
– С моей мастью не сочетается, – пытаюсь найти отговорку.
– С белым всё сочетается, – вообще-то она права, но…
– Если только добавить что-то, например, зелёное жабо или платок вокруг шеи…
Тут же волшебным образом у стоящей рядом продавщицы возникает в руках платок нежно-салатового оттенка.
– Но к этой блузке не подвесишь, слишком пышный перед.
Делаю отстраняющий жест. Не моё. На лице мачехи разочарование.
– Если тебе нравится, возьми себе, – предлагаю я. Нет, не соглашается.
Мне кажется, это жадность особого рода срабатывает. Эльвира тоже знает, что ей не нужно. Что-то подобное у неё есть. Но очень жалко бросать красивую тряпку, может, удастся навялить её падчерице? Тогда красивая тряпка не уйдёт, душа спокойна. Но все красивые шмотки не унесёшь, захлебнёшься.
– А как ты решаешь, что покупать, что нет? – успокоившись, спрашивает Эльвира.
– Очень просто. Изнутри что-то толкает и говорит, что это моё.
Переходим к чулочно-носочным. Эльвира опять что-то подсовывает.
– Возьми, красивые колготочки, твой размер.
– Можно, – такой-то ерунды много никогда не бывает, вещь почти одноразовая, как спички, – Я предпочитаю чулки вообще-то. Они практичнее. Они рвутся-то по одному, тогда берёшь из второго набора. Получается, – быстро подсчитываю в уме, перевожу в абстрактную формулу, – когда берёшь эн пар, фактически носишь два эн минус одну пару. Почти в два раза больше, понимаешь?
Моя гуманитарная мачеха растерянно хлопает ресницами. Кстати, мы почти всё время трещим на английском. Продавщицы очень забавно теряются, они не понимают, как иностранки могут так чисто по-русски говорить. Когда до них доходит, что мы – свои, не понимают, почему мы предпочитаем английский.
Выбираю умеренно телесный цвет, кое-что подсчитываю. Мне носить их, не переносить, но я ещё расту, и мне не улыбается ходить в маломерках.
– Дайте пять… нет, пять много. Три… нет, надо чётное. Дайте четыре пары. И по две пары этих и этих. И ещё этих, – не удерживаюсь, несмотря на все усилия, обогащаюсь кроме телесных, белых и чёрных ещё и жемчужным оттенком.