Ночь была не по-октябрьски неподвижна - ее тоже кто-то или что-то душило. Наверное, бессильные попытки грозы и шторма, до отказа заряженных ветром, электричеством и безысходностью, вырваться на волю, пролиться потоками дождя, разбушеваться сумасшедшей пляской морских волн!..
Перед рассветом плен был разорван в клочья туч, быстро унесенных высоким ветром; его смел стремительный, как мгновенье, ливень. Гроза прошла стороной, шторм не состоялся. Илька, последние полчаса погруженный в черный омут забытья, весь исколотый иглами врачей, которые уже не в силах были удерживать на серых лицах профессиональную маску спокойной уверенности в том, что "все будет в порядке", - Илька очнулся и еле слышно сказал:
- Хочу... туда, где кипарис! Он теперь живой. Потом у него страшно и уродливо закатились глаза. Врач - тот, кто первым его осматривал, - сказал:
- Вот... - Он был самым молодым и хуже всех умел притворяться.
Но Илька опять открыл глаза и удивленно спросил:
- Почему же мы не едем?
Молодой врач (у него текли по лицу слезы отчаяния, боли и гнева) с трудом выдавил из себя:
- Но куда, Илька?
И опять удивился малыш непонятливости взрослых и сказал:
- Ну да ведь туда... где кипарис.
Медики переглянулись. Самый старый и главный из них - профессор, срочно вызванный из столицы, откуда он час с лишним летел самолетом, странно оглядел остальных.
- Машину! - коротко приказал он.
Солнце уже взошло - чисто умытое ливнем и очень веселое в насыщенном грозовым озоном воздухе. Машина остановилась там, где было нужно. Илька с трудом приподнялся на носилках, выглянул в окно и торжествующе-звонко, хотя и слабо еще, крикнул:
- Я же говорил!
Люди стояли ошеломленные. Они почти все были местные и не могли ошибиться. Однако и поверить тому, что увидели, они тоже не могли.
Не было больше уродливого мертвого бревна, оторванного от земли и повисшего над нею в цепких объятиях хищного дерева. Стоял изумрудный вечнозеленый кипарис, и о чем-то радостном шелестела живая пышная крона... И робко, стыдливо прильнув к его могучему стволу, тянулся вверх беспомощный тоненький стебель вьющейся, трогательной в своей хрупкой красоте глицинии...
Еще не настал полдень, когда все уже было по прежнему.
Вновь прибывшие отдыхающие фотографировались на фоне причудливой мрачной группы, изваянной беспощадным реалистом Природой: высохший обрубок дерева обыкновенное бревно, бывшее когда-то красавцем кипарисом, намертво стиснутое в змеиных объятиях хищной глицинии.
Но это уже не имело значения.
Илька был здоров, ничего не помнил, и все остальные, нынешним утром потрясенные чудом Воскрешения, тоже обо всем забыли.
Под вечер художник-ретушер республиканской газеты Георгий Квеселава зашел в библиотеку дома отдыха, чтобы выполнить перед отъездом обещание, данное ее хозяйке, милой девушке, чем-то напоминающей "Юкку алойнолистную пестролистную" - строгую отличницу в юбке-шотландке. Библиотекарша вела специальный журнал, в котором, подчиняясь ее вежливо-неумолимым просьбам, отдыхающие из числа так называемых творческих людей оставляли на память какую-нибудь запись.
Он написал: "Шервуд Андерсон, один из выдающихся американских новеллистов XX века, сравнивал людские жизни с молодыми деревцами в лесу, которых душат вьющиеся растения - мысли и убеждения тех, кто давно умер... Красиво, конечно. Но люди есть люди! Да и по отношению к деревьям несправедливо природа не творит целенаправленного зла, вообще не ставит перед собой никаких целей, она просто продолжает самое себя... Спасибо и до свидания". Он зачеркнул последние два слова и вместо них вписал: "...всем - большого добра!"
Зеленый домотдыховский микроавтобус доставил шестерых, уезжавших ночным поездом, на вечно бодрствующий вокзал. На перроне они тепло распрощались и в суматохе начавшейся посадки быстро потеряли друг друга.
От автора
На юго-восточной окраине Сухуми расположен одноименный дом отдыха. Здесь, шагах в двадцати от входа, хорошо вписываясь в зелень кустов и деревьев, чернеет скромный бюст: прямые сросшиеся брови, правильный нос, строгая линия неулыбающегося рта, густые усы и борода... Короткая надпись:
СМЕЦКОЙ НИКОЛАИ НИКОЛАЕВИЧ 1852 - 1932
Есть газетные статьи и брошюры, где можно найти не слишком подробные, однако красноречивые сведения об этом человеке. В частности, из них вы узнаете, что в 1895 году крупный промышленник из Костромы Н. Н. Смецкой купил в Гульрипше (ныне районный центр в Абхазской АССР), большой земельный участок, разбил субтропический парк и построил санаторий для больных туберкулезом. Позднее неподалеку, в местечке Агудзера, выросло еще одно санаторное здание. Он же создал великолепный дендропарк, на территории которого сегодня функционирует дом отдыха "Сухуми".
При желании нетрудно познакомиться с людьми, знавшими Николая Николаевича; еще больше тех, кто помнит его жену - действительно спасенная от болезни солнцем, морем и любовью, она значительно пережила мужа. Вам расскажут, что Смецкой был крепко скроенный невысокий человек, неизменно доброжелательный к окружающим, однако особенно нежно любивший детей отчасти, наверное, потому, что сам был бездетен; для малышей он устраивал веселые праздники по разным поводам и без таковых, они отлично знали, что в его карманах всегда отыщутся разные вкусные вещи... Откроются вам также другие интересные подробности.
В царское время неимущие студенты бесплатно лечились в принадлежавших Смецкому санаториях. Он по природе своей был Благотворитель. И в нем было благородство, которое не нуждается в подтверждениях того, что оно существует, ибо оно самоочевидно.
Вскоре после Октябрьской революции в старинный особняк (впоследствии местные власти будут принимать в нем высоких гостей различного, но весьма четко регламентированного уровня) явились среди ночи вооруженные люди, затеяли было обыск... "Что вы ищете, господа?" - спросил Николай Николаевич. "Золото! - ответили ему. - В нем нуждается наша молодая республика". Он сказал: "Золота у меня больше нет, оно превратилось в этот парк... Негромко добавил: - Заверяю вас честным словом русского дворянина". Вооруженные люди ушли. Они поверили.