Когда мы через заднюю дверь вошли в пансион, навстречу нам вышла Марлен с подносом и вздрогнула:
– Что вы здесь делаете в такую рань? Всего половина седьмого.
– Кто рано встает, тому Бог подает.
Папа взял у Марлен из рук поднос и выжидательно посмотрел на нее.
– Куда это?
– На кухню.
Он на секунду задумался и отдал его мне.
– Ты уже здесь бывала, поэтому знаешь дорогу. К тому же я все равно куда-нибудь не туда поставлю. Скажи, Марлен, мы уже можем позавтракать?
Я с подносом прошла на кухню, Марлен за мной, отец следом. В маленькой кухне нам троим развернуться было негде. Марлен забрала поднос и пристроила его за папой, уронив на пол две корзинки для хлеба.
– Опля! – Хайнц нагнулся, смахнув банку с кофе. – Однако здесь тесновато.
Мы с Марлен одновременно присели и стукнулись головами, папа, поднимаясь, заехал коленом мне в бедро. И все это в седьмом часу утра. Я вскрикнула, отец покачал головой, и Марлен выставила нас обоих из кухни.
– Вы меня с ума сведете! Идите в столовую, столик у окна накрыт, а я сейчас.
Я потерла бедро и поковыляла по коридору, папа пошел за мной, говоря при этом:
– Кристина по утрам точь-в-точь как ее мать. Пока начнет соображать, пройдет вечность, и все, разумеется, из рук валится.
Я выпрямила спину и ускорила шаг.
В столовой я остановилась, поджидая отца, осматривавшего буфет, – я опасалась его вердикта, но, все изучив, он улыбнулся:
– Гляди-ка, что здесь есть. Пять сортов колбасы и овощи, и даже лосось. Каждый может взять то, что любит. Прекрасно!
Марлен с кофейником пришла, когда я вовсю зевала, не прикрывая рот.
– А почему ты не поспала подольше? Мы же договорились на восемь. И где Доротея?
– Ей разрешили поспать.
Я потерла глаза. Накраситься я забыла, ну и пусть. Марлен внимательно посмотрела на меня, потом на папу, отвинчивавшего крышку у банки с мармеладом.
– Тогда выпей кофе и просыпайся. До восьми утра явиться никто не должен.
– Папа пьет кофе без кофеина, от обычного ему плохо.
– Сейчас принесу. А что это у тебя на ноге?
На мне были шорты, лето все-таки, я взглянула на свою голень.
– Шариковая ручка. Можно оттереть пемзой. Как говорит Хайнц.
Он сделал вид, что ничего не понял, и уселся за наш столик с тарелкой, полной еды. Сидел, смотрел то на тарелку, то на нас и сиял.
– Выглядит просто замечательно, Марлен. Положи себе что-нибудь, Кристина, ты же знаешь, утром император, днем король, вечером монах. А сейчас как раз утро.
Марлен взирала на нас, не понимая, о чем речь. Я забрала у нее кофейник.
– Так нужно есть. Чтобы не потолстеть. Это обычный кофе?
Марлен кивнула:
– Другой сейчас заварю, – и исчезла в кухне.
Следующие полчаса прошли мирно. Я знавала мало людей, умевших есть столь самозабвенно и систематично, как мой отец. Все на его тарелке было разложено очень аккуратно. Одному не следовало касаться другого, между нарезкой, хлебом и джемом оставался достаточный промежуток.
Папа начинал завтрак с ломтя черного хлеба, на который он намазывал масло, и не абы как, а точными поглаживающими движениями. Слой масла распределялся одинаково по всей поверхности, без просветов. На корке следов масла быть не должно. Затем он ставил яйцо в подставке точно в центр тарелки и обстукивал скорлупу ложкой. Верхняя треть скорлупы осторожно снималась, края при этом следовало оставлять ровными. Яйцо ненадолго вынималось, счищенная скорлупа помещалась внутрь, яйцо водружалось обратно. Затем яйцо подсаливалось и съедалось ложкой. На второе была булочка, не грубого помола, никаких зерен, никакого мака. Самая обычная булочка. Он разрезал ее на две части, нижнюю съедал с колбасой, из которой предварительно минут десять выковыривал крупинки жира, складывая их в пустую яичную скорлупу. На верхнюю половину булочки он намазывал мармелад, всегда клубничный. Жуя пустую булочку с изюмом, я смотрела на него с восхищением. Он был полностью сосредоточен, не поднимал глаз, не разговаривал, ничего не воспринимал, поглощенный трапезой. Почему-то это подействовало на меня успокаивающе. Все было мне знакомо. Я это знала всю свою жизнь. И ничего не изменилось.
Через полчаса, прошедшие очень мирно, он салфеткой стер яичный желток со рта, лишь одна крошка осталась в уголке губ, отодвинул в сторону тарелку и довольно улыбнулся:
– Хороший здесь завтрак, правда?
Я коснулась уголка своего рта, но, не успев сказать ему об остатках яйца, услышала шум в холле и увидела, что отец встает.
– Доброе утро, дамы, надеюсь, вы хорошо спали?
– Ах, наш морской герой! Паромный вообще-то, но это не важно. Доброе утро!
Фрау Вайдеманн-Цапек оставила свой пуховик в номере и облачилась в зимний брючный костюм из белой шерсти, а свои искусно взбитые локоны заколола примерно двумя десятками белых заколок.