Говорила она слегка картавя, и эту черту он в ней тоже любил. Иногда ему хотелось передразнивать Любу, но он боялся её обидеть. Она же без умолку несла всякую чепуху о своих передрягах с почтовыми девицами-коллегами. Коля лишь слушал в пол-уха, словно сидел около журчащего ручейка. А то вдруг она останавливалась, задумчиво косилась в окно, так что Коля замечал в профиль грубоватость ее носа, отчего начинал тихонько улыбаться.
Затем Люба снова поворачивалась к нему и спокойно перескакивала на тему мечтаний о шубе и прочей женской ерунде.
И тут Люба возьми да и скажи:
– Ой, что-то мне не по себе, Колюш, как будто за тебя боюсь, что ли, ровно что случится с тобою!
Прямо как в сериале каком про СССР, Коля даже умилился, но виду не подал.
– С чего это вдруг, Люб? Выкинь из головы всякие глупости!
Сказав это, он проглотил добрую половину куска «Праги». Настоящей советской «Праги», которая так радовала его, и тем больше возмущали всякие подделки из будущего, жалкие суррогаты всевозможных ИП и ООО.
А потом, когда ложились спать – это был целый ритуал. Коля приподнимал тяжёлый диванный механизм, книжка перекачивалась и закреплялась в необычном положении, Люба наклонялась, чтобы достать бельё, а он отводил глаза от этого соблазняющего зрелища. Затем книжка щёлкала и раскладывалась, Коля стоял в сторонке, а Люба стелила белье. И при этом он чувствовал, как Люба испытывает неудобство, как она боится поглядеть искоса на Колю, видел, как она слегка краснеет и как старательно смыкает губки.
А сам уже тайком тянулся в карман за «импортными резинками», которые на самом деле прикупал в гипермаркете своего времени.
Свет потухал, и начиналась ночь любви. Ах, как упоённо истосковавшаяся по мужикам Люба приступала к своим ласкам! Как лохматила ему волосы тонкими пальчиками, как нежно поглаживала плечи и спину! Он же наступал на неё аккуратно, целовал её всю от икр до головы, задирая, комкая, сворачивая до шеи тонкую ночную сорочку томно-синего оттенка.
И потом он осторожно входил в неё, одновременно высасывая губами всю нежность её влажного рта, и начинал двигаться, размеренно и не спеша, с величайшей осторожностью и многозначительной безмолвностью. Однако напряжение возрастало, страсть накалялась, и Люба, с прорывающимися из гортани охами, сама уже ускоряла его, как-то странно двигаясь бёдрами.
Но едва он готов был извергнуться, она, словно с пониманием, ловила этот момент, резко отталкивалась, высвобождалась, давая ему мгновение передохнуть. Сама же принимала другую позицию, забыв уже о своей былой стеснительности и красноте, а только всецело отдаваясь неуёмной страсти и природному зову. И начинался второй круг рая.
Засыпали они распластанные, измождённые, под мерный тик стрелок прямоугольных настенных часов с золотистыми цифрами на деревянном циферблате и с заводным механизмом.
В эту ночь, прежде чем уснуть, Люба опять напомнила о своём странном предчувствии, но тут же откинулась головой на подушку и неожиданно засопела носом в направлении к потолку. А Коля задумался. Ерунда это, не может она ничего такого предчувствовать! Хотя и плохо, что с Жориком не встретился. Второй раз уже такая нестыковка за десять визитов. Но зато утром-то точно таксист будет на месте. Так что надобно выспаться, пораньше встать – одновременно с Любой.
Коля поворочался несколько минут, подумал ещё о странности происходящего: как это невероятно, что он вот так вот запросто занимается любовью в прошлом, а у него дома, в настоящем, ничего не происходит… И наконец уснул.
***
Утром Коля шёл на встречу с Жориком в приподнятом настроении. Город, ласкаемый восходящим солнцем, начинал новый советский день. День, который будет полон социалистических свершений и тайных тёмных делишек. День, в котором беззаботные люди прошлого, одетые в серое, не попадут в километровые пробки, не испугаются грядущих катаклизмов и не поссорятся с начальством из-за урезанных бонусов.
Николай брёл по городу и глядел в их лица – то было любимое его занятие помимо фотографирования. И он видел в их лицах только спокойствие и уверенность в завтрашнем дне. И он даже где-то немножко завидовал им. И припоминалось что-то такое, читанное в молодости: они не продадут. Да-да! Зато у моего народа – какие глаза! Они не продадут или не предадут, что ли. В который раз вспоминалось, но по возвращении всё забывал «погуглить» автора.
Наслаждаясь также свободой улиц от рекламы, Николай снова и снова радовался тому старому городу, милому и простому, который, как оказалось, совершенно вылетел у него из памяти. Порой Герасименко даже поражался: как возможно, что вот на этом, например, месте стоит какое-то зачуханное здание в два этажа? А ведь здесь должен быть огромный торговый центр с подземным паркингом!