- Тебя здорово …сильно поранили, малыш – Вольх отвечает на не заданный вопрос, отводит глаза, добавляя глухо – Пришлось пластику делать, ты…Не бойся, всё быстро заживёт, шрамов не будет. Жаль, что я этих ублюдков не могу второй раз – он стиснул кулак, я отвернулся. Перед глазами всплыла страшная картина, которую я вряд ли когда нибудь смогу забыть.
- Не волнуйся, я буду приходить каждый день.
Это меня должно порадовать? Сомнительная перспектива.
- У тебя теперь будет охрана. Постоянная. – тихо прибавляет Вольх.
- Я хотел сразу ребят приставить, но никто ж не думал, что так…
Кажется ему тоже больно вспоминать случившееся, более того, в этом случившемся он винит только себя.
- Опять я тебя не уберёг, малыш.
Вольх решившись берёт меня за забинтованную руку, подносит к губам, замирает шепча с горечью.
–И сказать нечего. Я тебя во всё это втянул. Может ты что нибудь скажешь?
Вольх смотрит с мольбой и может быть, потому что мне всё равно, я поднимаю ладонь, и провожу по его волосам, успокаивая за нас двоих.
Кто – то должен быть сильным? Наверное это буду я.
- Малыш? – В его глазах расцветает облегчение, и с лица впервые начинает убираться эта жуткая темнота.
– Я тебя люблю!
Что значит люблю? Я люблю этот мир, я люблю мороженное, я люблю ебаться в жопу и писать на стенах жирным маркером слово хуй. Что значит люблю? Да нихуя оно не значит.
Продаётся слово люблю. б\у. Недорого.
Вольх улыбается, а затем улыбка начинает сползать с его лица, сменяясь выражением недоумения и беспокойства.
- Ник, не молчи…
Отрицательно качаю головой. Поднимаю большой палец вверх. Не знаю, что сломалось в моём горле, но когда всё станет на место, я объясню.
А сейчас надо же показать, что я не труп, а то правда решит, что я тут партизана изображаю.
Кончилось моё партизанство. Вышло всё. Разом.
- Малыш? – в глазах Вольха обозначается страх – Ты….Ты ведь слышишь меня?
Я кивнул, поморщившись. Раньше я не возражал, что бы он называл меня малыш. Мне даже как – то нравилось что ли, а сейчас безумно резало слух. В жопу пусть себе засунет. У меня нормальное имя есть.
- Ник….Не молчи – голос Вольх задрожал.
- Ты ….Обиделся на меня…Не хочешь разговаривать…Да?
И я понимаю, что наверное сейчас он будет очень рад услышать, что я обиделся, да что там, он свято уверен, что я на него обиделся.
Ну конечно у меня же туева хуча поводов для обид длинной на всю оставшуюся жизнь.
Устало киваю.
Надеюсь у меня не слишком скучное выражение лица в этот момент?
- Понял…
Вольх поднимается с кровати, а затем нагибается и резко выламывает мне большой палец. Не выламывает, точно нажимает на болевую, и я открываю рот обрушивая на него град мата.
Подонок эгоистичный, бля ему хоть какое – то дело до меня есть?
Лицо Вольха искажается на секунду, в глазах затравленное выражение, то что я увидел в дверях, когда валялся под столом.
- Ник – шёпотом произносит он, а затем белеет как простыня.
- Твою мать – хрипло проговорил он и ударил кулаком по кровати. – Твою мать. Малыш?
Отчаянный взгляд, словно это я виноват в происходящем. Ну да, бля конечно, всю жизнь мечтал оказаться здесь и постебаться над ним сделав вид, что не говорю. Зови врача придурок.
Я открыл рот, попытался, издал сип, честно показал ему, что я не специально, что я не молчу, не издеваюсь, что я просто не могу, и сам бы рад, но не могу. И Вольх вскочив и шатаясь вылетает за дверь, а затем сообразив добегает до кровати и жмёт кнопку вызова врача.
Физически ваш друг полностью здоров, что касается всего остального - врач развёл руками. - Человеческая психика до сих пор не изучена полностью. Речевые и моторные центры не пострадали, он может говорить, но по какой – то причине говорить не в состоянии. Спазма горловой щели нет. Всё что остаётся это ждать. Такие случаи уже известны науке. Бывало что отойдя от воздействия шока, человек снова начинал говорить. Бывало что и не начинал.
Врач снял очки и протёр их тряпочкой.
Мы сидели в кабинете доктора. Я в кресле, одетый в нормальную одежду. Швы сняли месяц назад, и увидев себя в зеркале я чуть не разрыдался от облегчения осознав, что моё лицо нисколько не изменилось оставшись прежним, только незаметные шрамы под скулой сообщают о том, что когда то мне жестоко разорвали щеку и выломали челюсть. Сейчас от пережитого не осталось никаких внешних последствий. Даже зубы вставили, пока я находился в отключке. Таблетки спасали от боли, первые несколько дней я практически не слезал с обезбаливающих находясь в состоянии долгого кайфа, потом наступила депрессия, но курс восстановительной реабелитационной терапии, помог если не выйти из этого состояния, то хотя бы немного отрешиться от него. Каждый день ко мне приходила добрая женщина с улыбкой ласковой акулы, и разложив краски и холст по палате усаживала меня рисовать и слушать музыку. Общаться мы не могли, но она прекрасно компенсировала это каким – то своим неведомым способом и если честно мне настолько было фиолетово, что я даже не возражал против её присутствия, тем более меня всё равно никто не спрашивал. Бесконечные процедуры, курсы рисования, массаж, какие – то ванны, электроды…
Каждый день меня навещал Вольх, когда его не было в палате практически постоянно находился худой светловолосый парень с хищным лицом, тот самый, что заталкивал меня в машину в первый раз. Я знал, что его зовут Кобра. Это единственное, что я о нём знал. Кобра меня не то что бы ненавидел, скорее испытывал неприязнь к подобной работе, сообщив что не нанимался выносить за мной горшок. Это конечно же было утрированно, но в общем я его понимал. Сидеть целый день в больнице с немым парнем занятие не из приятных. Иногда приезжал второй, тот самый крепкий кавказец Джабар и заходя в палату с авоськой полной всякой всячины моментально заполнял пространство своим присутствием. Его потешная манера речи изрядно веселила Кобру, что впрочем не выливалось в смех, ибо Джабар мог пошутить, но насмешек над собой не терпел.
- Здравствуй дорогой – Он всегда начинал с одной фразы, всегда топтался по палате, смотрел рисунки, который шизанутая тётечка с многозначительным видом оставляла на тумбочке, и развешивала на стене, показывая явный в её понимании прогресс работы. В первый раз, когда она попросила что нибудь нарисовать, сообщив, что я могу выбрать любую краску, и просто оставлять пятна на листе, типо будем играть в игру, я счёл её слегка ненормальной и показал фак. Тётечка нисколько не обиделась и начала рисовать сама, рассказывая мне, твою мать, как будто мне не о чем было больше слушать, что именно она рисует. Она рисовала радугу, и траву, и сказала, что каждый человек рисует по своему, и картина это отражение души, и если рисовать постоянно и много, то это поможет мне выздороветь. На самом деле, вопрос заключается в том, что возможно я просто не хочу выздоравливать. И она это прекрасно понимает. Может быть я просто не хочу говорить?
После этого я мрачно взял кисть, и нарисовал горящий дом. Не знаю, почему я его нарисовал. Я в жизни не видел пожаров, а тут взял нарисовал дом в огне. Она сказала, что каждый рисунок имеет смысл. И если бы я добавил пожарника или дождь, это было бы первым шагом к тому, что я действительно понимаю, что делаю. И может быть мне не хочется рисовать дождь, но на самом деле важно было переступить через себя. Потом рисовать дождь станет гораздо легче, многозначительно сообщила она вешая первый рисунок на стену. Шизанутая тётка. Но рисование мне неожиданно понравилось. Я выплёскивался в него весь, изводя тонны бумаги чёрными, грязными кляксами. Рисовал могилы и кресты, черепа и чертей, подтверждая теорию о собственной шизофрении.
Джабар сопел над моими рисунками и чесал в затылке не в силах понять, в чём заключается прогресс. По его мнению на такую мазню жалко было переводить бумагу, а ещё я придуривался. Я был с ним полностью согласен.