Я судорожно сжал бритву, изо всех сил...
Почему не существовует способа, вынуть сердце, положить его в баночку с формалином, и ничего не чувствовать, ни слышать, ни видеть, ни знать.
Происходящее осознание крутило и рвало на части, но.... Спасительное лезвие, беспощадно вгрызающееся в плоть, приносило облегчение. Давало возможность собраться с мыслями, действовать, не испытывать эмоций, не чувствовать.
Моя эксклюзивная, изобретённая лично мной, банка беспощадного белого формалина.
- Ну и дурак, ты Вольх! - насмешливо сообщил я слегка продышившись, взял себя в руки.
Вспышка боли. Чуть легче.
- Идиот. Видел бы ты себя со стороны. Смотреть тошно. Ладно, хрен с тобой, не собирался я тебе всего этого рассказывать, но всё слишком далеко зашло. Мне тебя честно слово жалко просто...
Боль.
Давай, Ник, давай, ты сможешь, ещё немножечко.
Жаль, что не хватает силы сжать кулак. Бритва маленькая, а кулак большой. И нужно двигать рукой, перемещая её, чтобы попала туда, куда нужно.
Вспышка боли. Чуть легче.
И "Остапа понесло". На волне сублимации, я толком не помню, что говорил. Как оказывается, отрезвлённый физической болью, вдохновенно и изобретательно умею врать.
Я рассказал Вольху, о том, что мы смеялись над ним, за его спиной, спорили: долго ли он продержиться. Разумеется мои одноклассники немедленно оказывались в курсе всех подробностей наших свиданий. Я втирал, что на него была сделана ставка, как на пидора, но мне правда жаль. Я пожалел его, но зато выиграл приз. Рассказал о том, как мы стебались, высказал мнение друзей, для которых подобное было в новинку, но показалось забавным.
Я поведал ему о том, что он дерьмо и я никогда не посмотрел бы в его сторону, на самом деле.
Для меня это просто нереально, но я просто прикололся, прикидываясь дурачком.
Но живу я, чуть ли не, хуй знает где, в золотом дворце, у чёрта на куличках, и срать с ним, на одно поле не сяду потому, что он хуесос и вафлер.
Сейчас, когда я вспоминаю этот день, мне и смешно и стыдно одновременно, особеннов в той месте, где я вопил, вдохновлённо вопил. - Да ты, посмотри на себя, отброс. Кто ты, и кто я...
Угу. Ну да, я охуенно охуительный принц из сказки, а быть со мной огромная честь для всех прочих смертных...
Вы знаете, он на это купился, согласился с тем, что я могу так поступить. Не думаю что он на самом деле поверил, но он хотел поверить. ОРн бы сейчас во что угодно поверил, хоть в инопланетян, только бы избавиться от боли как и я, но у него, не было спасительной бритвы, и он не знал способа, как сделать так, чтобы стало легче.
Я не успел договорить. Но подозреваю, говорить смог бы не очень долго, фантазия иссякла, и я просто не мог придумать, что бы такого сказать, чтобы задеть чужое самолюбие как можно сильнее. Заставить злиться, ненавидеть меня, понять с каким дерьмом он связался, каким идиотом был, доверившись подобному моральному уроду.
Вам кажется, что это было нелогично или нерезонно?
Мне было всего шестнадцать лет. В свои шестнадцать подростки часто бывают именно такими, нелогичными, но очень жестокими и изобретательными. Это можно было представить. Такой расклад событий. А я хорошо умел обосновывать...
Он не дал мне договорить. Кулак просвистев в миллиметре от моего уха врезался в стену.
Вольх смотрел на меня, я видел бешенство.
В точку, Ник, на бис, пацан. Ты всегда был способным парнем. Браво!
Господи, отчего так больно, гадко и противно?
Отчего так остро хочется подохнуть в эту секунду?
Я видел отвращение и ярость, и, начавшую просыпаться чёрную, бесконтрольную злость, раненную гордость, уязвлённое самолюбие. Он сложил к моим ногам всего себя, а я протоптался по нему сапогами. Не просто протоптался, растёр и плюнул сверху.
Но ...Кулак врезался в стену. Вольх не ударил меня.
По всем законам логики должен был ударить, но предпочёл разбить вторую руку.
Было ли ему противно касаться меня в эту секунду?
- Убирайся, гнида! - прошипел он с таким отвращением, что я понял, он меня убьёт, если я не съебусь как можно быстрее.
Когда я всё это затевал, не подумал о последствиях, не ожидал, представить не мог, что услышать это от него, окажется настолько мучительно, гораздо страшнее, чем удар кулака в лицо.
Я сам этого хотел. Нарывался именно на такую реакцию...
Так почему же сейчас умираю в агонии? От самого понимания. Я не хотел. Не хотел так. А как?
Поворот бритвы, вспышка боли.
- Убирайся или я тебя выволоку. Исчезни, пока я не убил!
Я сидел на диване, но в это мгновение словно разом умер. Что-то оборвалось внутри после этих слов, сломалось, разом пришло осознание, ЧТО я натворил. Но...
На одну секунду стало легче, не проще, но легче. Я добился своей цели, и сейчас я уйду, а он останется. Но плакать точно не будет. Нажрётся. Лучше так, чем болеть от безысходности и выворачиваться наизнанку. Жизнь паскуда, люди сволочи, а куда деваться? Отбери у человека причину любить, что останется? Вот и вся любовь, дважды два. В эту секунду понимание, что я победил, вытеснило остальное всё.
- Прости! - сказал я.
Нельзя было такое говорить. Стоило добить, ввернуть что-то обидное ужасное напоследок, заслуженно словить по ебалу и вылететь мордой в дверь. Но у меня чувство вины всегда зашкаливает, превуалируя над разумом. Мучительно хотелось попросить прощения, прежде чем дверь закроется навсегда, дать понять, что я сожалею.... Но за такое прости не говрят.
За подлость не оправдываются. Мерзко. Я понимал, что он не простит. И так будет лучше и правильнее.
Да блядь, мне хотелось оставаться в его глазах белым и пушистыми, но вот только нихуя подобного, не будет.
Иногда существуют какие - то вещи, мы их делаем, а всё что нам потом остаётся, это просто с ними жить.
Это смазанное "прости" оказалось единственным отпущением греха, которое я мог позволить для своей, истекающей муками, совести.
Мне было больно? В эту секунду меня просто больше не было.
Я убил Вольха, и убил себя. Просто понял это, слишком поздно, осознал в тот момент, когда он мне сказал: Убирайся, гнида!
Два слова - два выстрела.
В какой-то момент, когда у человека превышен определённый болевой порог, ощущения отключаются. Мой психологический порог оказался превышен.
Душа замёрзла превратившись в криоген. Я не чувствовал руки, она онемела, я не понимал: зажата бритва в кулаке или выпала? Стермался посмтреть...А вдруг она лежит на полу...Не дай бог он это увидит. Случится большой размохровый пиздец.
Жизнь моя...ты разлеталась на осколки, а всё о чём я мог думать: бритва на полу...или в руке?
Как выразилась бессмертная героиня, Маргарет Митчелл размышляя, что делать с трупом: Она ощулала себя настолько безумно усталой, что сил ни на что иное больше не оставалось.
" Я не могу думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра".
Подростки не хрупкие и не ранимые существа, просто они, не прогнозируют последствия как взрослые, живут одним днём.
Мой один день из жизни здесь и сейчас разбился вдребезги.
Не хотелось представлять и понимать мелочность собственных чувств с позиции масштаба десятилетий . Хуёво и гандонно мне было именно сейчас!
Пора уходить. Надо подняться, но сделать это так, чтобы Вольх не увидел. Сейчас это единственное, что занимало моё сознание. Ладонь ощулалась мокрой, скользкой, горячей - полыхала огнём, что - то там дёргало внутри, пульсировало, но не болело: просто дёргало.
Когда я выливал на Вольха ушат дерьма, убрал руку за ручку дивана, сразу убрал, чтобы он не видел происходящего, не поинтересовался, почему собственно я так странно держу кулак.