Именно благодаря им Бестужев еще жив и может рассуждать.
После консилиума, который окончательно вычеркнул его из прежней жизни, Андрей пережил два этапа.
Первый – отчаяние. Хотелось плакать. Даже не плакать, а выть. В голос, которого нет. И ни с кем не хотелось общаться. Трудно общаться тому, у кого нет будущего, с теми, у кого оно есть.
Потом это состояние прошло. Прежде всего – из-за родных. Когда Вика во второй приезд привела все-таки Антона с Маринкой, Бестужев понял: то, что с ним случилось, не самое страшное. Например, гораздо страшнее, если бы на его месте оказались его дети. А когда ты понимаешь, что вытянул не самый страшный жребий, уже немного легче.
Его очень занимала Санька. Она стала приходить к нему. Они не разговаривали. Девочка просто тихо сидела в углу. Потом уходила.
Этот почти незнакомый человек был разительно, до испуга похож на него самого. В ее геноме – половина Андреева Божьего Предсказания. И, конечно, он испытывал чувство вины за то, что только сейчас узнал о ее существовании.
Андрей попытался было решить хотя бы финансовые проблемы ее благополучия, но Ольга Сергеевна даже не стала дописывать фразу. Это, пожалуй, был единственный случай, когда она грубо лишила Бестужева возможности «говорить».
Что ж, он заслужил это. Хорошо хоть перстенек в свое время не выбросила, он постоянно отсверкивал на ее пальце.
Каждый день приходила к своему крестнику баба Мотя. Производила с ним все необходимые процедуры, которые он стеснялся позволять Ольге Сергеевне. Попутно монотонно-ворчливым голосом рассказывала о своей жизни. Стороннему слушателю она показалась бы совсем не сладкой, но, странное дело, баба Мотя была ею вполне удовлетворена.
И, конечно, больше всего радовали Бестужева долгие беседы с Ольгой Сергеевной. О чем бы они ни заговорили (точнее, все-таки она: он «говорил» гораздо реже, потому что при всей постоянно растущей догадливости собеседницы замедленный информационный объем убивал сам дух человеческой беседы), через несколько минут Бестужев размывал ощущение реальности и оказывался с Ольгой то в прошлом, то в настоящем, а иногда даже в будущем. И не обломком человека, а полноценным Андреем Бестужевым, еще не старым и очень жадным до жизни.
Смешно, но даже в этих несбыточных «полетах» царапало лапкой по краю сознания: а что же делать с Викой? Безболезненного ответа не было, и это раздражало.
После «всплытия» всегда была короткая вспышка отчаяния, которую надо было просто переждать. И легкий-легкий всплеск радости, что не надо принимать никаких неприятных решений.
Еще ему читали книги. Обычно – Ольга Сергеевна, реже – Леонид, с которым Андрей, будь он здоров, просто бы подружился. Журналист нравился ему тем здоровым цинизмом, который помогает человеку жить на полную катушку, не переступая, впрочем, неких нравственных пределов. Он мог легко надуть начальство или приврать в репортаже, но никогда бы не сподличал и не подставил. И он был легкий для окружающих человек, несмотря на свои мрачные поэтические произведения.
В общем, Андрей пришел к выводу, что в одноместной палате, куда его вначале хотела перевести Ольга Сергеевна, ему было бы хуже.
Кстати, мысли о работе и о деньгах, которые занимали практически все его время до этого, нынче вообще перестали его посещать. Не волновало. Вика предприняла уже по его указанию все необходимые меры. Его будущая вдова и его дети не будут страдать материально в ближайшие пятьдесят лет.
И все на этом.
А теперь самое главное: Андрей наконец понял, зачем бог руками бабы Моти извлек его недвижное тело из, казалось, последнего пристанища и продлил, пусть и некомфортно, его бренное существование.
Нужно было завершить круг.
Каждое дело должно иметь свой конец. Бессмысленно божье творение, божий дар, если тот, для кого он творился, его не осознал.
Андрей не был верующим, как не был и атеистом. Но он понял идею Всевышнего. Или Провидения. Или Природы – кому как спокойнее.
И принял ее.
А значит, теперь уже можно было уходить.
Тем более что оставаться становилось все тяжелее. Например, его постоянно мучили газы. Особенно ночью. В прежней жизни он часто говорил про скупых: «Да этот бесплатно и пукнуть не пожелает!» Теперь за подобный физиологический акт Андрей с удовольствием заплатил бы большие деньги, лишь бы его кишки, которые в отличие от тела не потеряли болевой чувствительности, не разрывало по ночам изнутри.