Я вышла из зоны фонарного света, и тут меня сразу же – ждали, да? – с двух сторон подхватили какие-то парни.
– Вы что? Отпустите! – удивленно сказала я.
Они ничего не говорили и вели меня по направлению к парковке. Что делать? Из уроков ОБЖ я знала, что нужно что есть мочи закричать. Но было ужасно стыдно кричать. Я еще ни разу в жизни не кричала. Ведь все сразу оглянутся, станут зырить… Но потому и нужно крикнуть! Чтобы все оглянулись и стали смотреть!.. И лучше всего кричать: «Пожар!», тогда все точно оглянутся, потому что все без исключения боятся пожара. Но какой, к черту, пожар осенью? На улице? Откуда он возьмется?
И я крикнула совсем по-малышовому:
– Мама!
Нет, даже так:
– МАМА!
И эти дураки меня сразу отпустили и метнулись в разные стороны. А я рванулась назад в здание вокзала.
Я больше не выйду на улицу. Ни за что! Ни за что ночью! Дождусь утра. И спать на вокзале я не смела. А вдруг эти дураки меня возьмут за руки – за ноги и отнесут в свою тачку. Скажут любопытным зевакам: а это наша подруга. Заснула. Напилась. Плохо стало. Мало ли, что они придумают. А то, может, они и взятку полицейскому сунут, чтобы тот как будто ничего не видел. И даже сам помог донести до машины неизвестную спящую девчонку.
Я успокоилась примерно через час. И мне зверски захотелось спать. Даже больше чем есть. И еще я зверски хотела домой. Ну вот надо же забыть телефон! Сколько раз говорила себе: не вытаскивай телефон из кармана. Пусть будет в куртке! Но все время в куртке его нельзя держать, из школьной раздевалки он точно пропадет. Вот поэтому и приходится перекладывать в кармашек рюкзака. А обратно перекладывать всегда забываю. Позвонила бы сейчас Вальке, и она бы пришла. На басе бы прикатила. И вместе мы бы пошли домой. Вдвоем не страшно. В крайнем случае, я и маме бы позвонила. А что я завтра матери скажу? Где я была? Разве она поверит, что я просто на вокзале сидела? Да, как же! А про парней этих я разве сумею рассказать? Ведь это стыдно, что меня хотели, как дурочку малахольную, куда-то увезти. Куда-то для своего развлечения, не моего же. Странно, что есть люди, которые развлекаются тем, что делают другим плохо. Или даже больно. Они глядят, как кто-то мучается, и наслаждаются… Кажется они называются садистами. И вот меня, наверное, садисты и хотели к себе заполучить.
И вдруг мой взгляд уперся в ту же шоколадку. Она лежала на том же самом сиденье. Мои глаза словно приклеились к этому месту. Вообще отказывались смотреть на что-либо другое. Я приказывала себе – не смотри, отводила их в сторону, но они независимо от меня возвращались к этой дурацкой надломленной внутри плитке. Я сама не могу объяснить, как я подошла к этому месту и схватила эту расколотую в фольге, но совершенно целую по виду шоколадку. Чудо – я увидела, что и сок в маленькой пачке лежит тут же, рядом. Я схватила и сок тоже. Оглянулась. Люди спали, сидя на своих местах, и только один дяденька видел, как я схватила то и другое.
Он смотрел на меня, чуть-чуть усмехаясь. Он подумал, что я взяла чужое – ведь я сидела от этого места, где шоколадка, не близко – напротив и чуть наискосок. Дяденька был уже не очень молодой, с лицом «мятая бумага», но все-таки он мне понравился, потому что усмешка у него была добрая. Его взгляд говорил: я знаю, ты берешь не свое, но бери, бери, я вижу, тебе нужно. И он даже закрыл глаза, чтобы я не смущалась. Дяденька ведь не знал, что эта шоколадка предназначалась мне.
Но именно то, что она предназначалась мне, и что купил ее Шляпа, мешало мне впиться в нее зубами тут же. А вдруг они все еще сидят где-нибудь за углом и за мной наблюдают исподтишка. И уж если я съела что-то «их», значит, я им же и принадлежу по какому-то дурацкому неписанному закону. Валька рассказывала: если ты идешь с мужиком в ресторан и если поела то, что он заказал, все. Можешь не сомневаться, он потащит тебя в постельку, и ты уже не имеешь права сопротивляться, так как поела его еды. Он за тебя заплатил.
Поэтому я опасалась есть эту шоколадку сразу. Я пооглядывалась по сторонам. Вроде бы никто за мной не наблюдал. Дяденька спит или притворяется. Он хороший. Но садисты ушли. Они поняли, что не на такую дурочку напали. И ушли. Все же надо было быть осторожней. И я, схватив добычу, рванула в туалет, чтобы никто меня не видел с этой ставшей уже чужой шоколадкой.
Я вошла в кабинку, кинув туалетной тетеньке десять рублей. Это весь капитал, который у меня был. На него ведь не купишь шоколадку и сок. Не купишь чай, кусочек хлеба. Это аэровокзал, здесь поднебесные цены. Я торопливо разорвала обертку, фольгу и впилась в плитку. Я пожирала шоколад. Пожирала! Даже не знала, что можно так хотеть есть! Вот бедные те, кто голод испытывает! В Африке там или бомжи… Я сунула в коробочку сока трубочку, разлила половину от нетерпения и вытянула все за секунду. И мне было плевать, что я завтракаю (или ужинаю?) в кабинке туалета! Да! Плевать!