— Ничего не натворили. Работаем, как все, учимся, воспитываем детей. Просто некоторые доверчивые люди верят в глупости, которые про нас говорят. И поэтому на работу не берут.
В это время в кухню вернулся Семен Семенович и, уловив хвост Лелиного объяснения, немедленно вклинился:
— Это политика! Да! Это бандитская политика выживания евреев! И не говорите мне ничего! Это политика на государственном уровне!
— Замолчи, ради Бога! — испугалась Мира Наумовна. — При детях!
— Папа! Что ты такое говоришь? Если бы наверху узнали, вот бы антисемитам досталось! — разгорячилась Леля. Она искренне верила в то, что говорила. — В конце концов, даже в школьных учебниках написано о братской семье всех народов СССР. Нет, это какое-то недоразумение!
Нина выскользнула из-за стола и помчалась домой. Новости, внезапно обрушившиеся на ее голову, требовали незамедлительных разъяснений.
— Бабушка! Мы — евреи! — закричала она с порога.
Елизавета Евсеевна сидела и вязала крючком нескончаемую скатерть из белых катушечных ниток. Она посмотрела на взбудораженную внучку и спокойно сказала:
— Да. И что тут удивительного?
— Но мне ничего об этом не говорили! — затараторила Нина. — Я думала, мы русские. Мы же говорим по‑русски?
— И пишем тоже. И даже читаем. И, кстати, думаем тоже по-русски.
— Тогда почему мы евреи?
— Потому что наши предки были евреями. Так уж повелось, что есть разные народы. И с этим ничего не сделаешь.
— А почему мы плохие?
— Глупости, девочка. Среди нас есть всякие: умные и не очень, красивые и не очень, порядочные и не очень… Это сложный вопрос.
— И есть фамилии еврейские и русские?
— Да. Вот, например, я, Миша и его дети — Гольдманы. Красивая фамилия. В переводе с идиш «золотой человек».
Слава Богу! Значит, ее родные — золотые люди. И все не так страшно. Но вопросы Нину переполняли:
— А мы с мамой и папой — Одельские. Это русская фамилия?
— Нет, еврейская. Только звучит по-русски. Да ты и не похожа на нас, девочка, — засмеялась Елизавета Евсеевна.
— Почему? — Новости сыпались как из рога изобилия.
— Потому что ты блондинка с зелеными глазами. Такие евреи тоже встречаются, есть даже рыжие. Но редко. В основном у нас темные волосы и глаза. А ты пошла в Илю, папину маму. Она давно умерла. Тебя еще и на свете не было.
— Иля? Почему такое смешное имя?
— Так ее звали дома. А полное имя — Рахиль.
— Рахиль… — задумчиво повторила Нина. — Как красиво!
— Красиво. Библейское имя.
— И я на нее похожа?
— Да. Одно лицо, — нежно сказала бабушка. — Я ее очень любила.
— И что же получается? — вдруг осенило Нину. — Если бы мама не встретила папу, я бы никогда не родилась?
Глава вторая
Мифы и легенды
Они не могли не встретиться, потому что выросли в одном дворе. Семья Оли жила в бельэтаже кирпичного дома, а Димкина — во флигеле, прилепившемся к стене соседнего, углового. Флигель стоял на том самом месте, где через много лет скучала в беседке Нина. В детстве Оля и Димка были хорошо знакомы, но подружиться не успели в силу того, что их пути почти не пересекались, и каждый воспитывался под чутким руководством своих близких.
Оля запомнила довоенного Димку — толстого и важного увальня, ежедневно совершавшего моцион с бабушкой или тетей. Одного его гулять не отпускали, опасаясь влияния улицы. Каждый год в конце мая увозили в Пущу-Водицу, на дачу, где бабушка и дедушка отпаивали ребенка козьим молоком и воспитывали хорошие манеры. В августе эстафету принимали его родители — Григорий и Рахиль. Они надевали белоснежные одежды: отец — чесучовый костюм и панаму, а мать — полотняное платье и маленькую шляпку, тесно надвинутую на лоб, и отбывали на юг, к Черному морю, прихватив с собой огромные чемоданы и Димку. К осени возвращались, и вечерами из флигеля звучала музыка Шопена, Листа, Бетховена. Рахиль была прекрасной пианисткой, но из-за болезни сердца не могла давать концерты или преподавать.
А Олечку в это время воспитывали дома. На одного ребенка приходилось шесть взрослых: дед Иешуа, бабушка Сося-Хая, мама Елизавета, папа Борис и две тетки — Ревекка и Берта. Результатом интенсивной опеки стало то, что Оля напрочь отказывалась от еды и, будучи натурой независимой и свободолюбивой, при каждом удобном случае убегала со двора на улицу. Взрослые, вообразив, что ребенок умирает от голода, приглашали на консультации лучших педиатров, но те только руками разводили, не находя никакой патологии у подвижной и худенькой Оли. Лишь один врач, убеленный сединами, умудренный опытом и утомленный родительскими волнениями, предложил оставить девочку в покое и не кормить, пока сама не попросит. Но к таким жестоким мерам домочадцы готовы не были. Прежде всех не выдерживал дед Иешуа: он бегал за внучкой по всему Боричеву Току с блюдцем, на котором лежали то куриное крылышко, то паштет из печени.