Выбрать главу

Глава одиннадцатая

Я тебя никогда не увижу…

Нина выкинула фортель: неожиданно для самой себя приняла решение поехать во Владивосток, поступать на биофак университета.

Почему во Владивосток? Нипочему. Просто так. Лишь бы выдернуть себя из привычного окружения. Попробовать жить самостоятельно.

Почему биофак? А кто его знает. Наверное, повлияли разговоры Гриши и Светы о биологии. А может быть, потому, что вспомнились легкомысленные рассказы Сереги Пастухова о студенческом житье-бытье.

Видимо, потому что было все равно, авантюрное предприятие увенчалось успехом. Нину приняли и дали место в общежитии, в комнате на четверых. С девочками-соседками и остальными однокурсниками отношения сразу сложились неплохо, если исключить то обстоятельство, что большинство считало своим долгом опекать Нину.

По невыясненным причинам она производила впечатление робкой девочки, нуждающейся в защите. Истинную подоплеку своего подавленного настроения никому не раскрывала и от опеки не отбивалась. Нравится людям ощущать себя сильными и великодушными — и пусть, не стоит их разочаровывать.

Постепенно приходила в себя и вдруг обнаружила, что учеба ей нравится. Особенно интересной была гистология. Часами рассматривала под микроскопом слепые препараты, гадая, какая ткань открывается в светящемся круге поля зрения. Утверждать, что она нашла, наконец, свое призвание, пока побаивалась. Ей свойственно быстро загораться и так же быстро остывать, испытывая полное равнодушие к предмету своей кратковременной страсти.

К тому же Владивосток ее принял. Или она приняла его, что не совсем одно и то же. Тогда она впервые совершила открытие: города — как люди. С одними возникают чувства с первого взгляда. Другие отторгают, вытесняют непрошеного гостя. Москва ее не захотела. А Владивосток нараспашку открыл свои крутые улицы, сбегающие вниз, к морю. Может быть, это память о детстве в городе, продуваемом насквозь сырыми ветрами?

Нина с родителями уехала отсюда в пятилетнем возрасте, сохранив отрывки воспоминаний: вот отец несет ее высоко над шумной толпой, выстроившейся вдоль дороги, по которой едет в автомобиле Хрущев, а сама Нина захлебывается криком — упала, рассекла бровь. До сих пор шрам остался, если внимательно приглядеться. Вот какие-то деревянные сараи. Нина заглядывает в один, и ее небольно прикусывает за ногу собака, защищает своих щенков, но и чужого детеныша обидеть не хочет. Вот какая-то зеленая атласная ленточка, которую нужно обязательно развязать, и тогда случится чудо, а какое — не может вспомнить, событие ускользает, словно та же гладкая лента. Бессвязные эпизоды, дорогие тем, что родители, молодые и беззаботные, были вместе.

Забытые улицы приморского города, казалось, оживали, напоминая о себе то знакомым фасадом гостиницы «Золотой Рог», то караваном кораблей в порту, то неожиданно открывшейся с высокой сопки панорамой. Это узнавание похоже на волшебные картинки, которые ей покупал в детстве отец: мутные и невразумительные, они становились яркими, когда по ним проводили влажной кисточкой. Вот и сейчас пелена забвения смывалась, и она радовалась встрече со старым знакомым.

Пришла открытка: «Дорогая Ниночка! Поздравляю тебя с Новым, 1975 годом! Желаю тебе счастья, здоровья и успехов в учебе! Гриша». Эти строки были старательно выведены каллиграфическим, совершенно немедицинским почерком. Ниже красовалась наспех нацарапанная приписка торопливыми, захлебывающимися, наползающими друг на друга буквами: «Мы получаем разрешение на выезд. Скорее всего, поедем в конце февраля — начале марта. Я люблю тебя, Нина!»

Нельзя сказать, чтобы это сообщение было полной неожиданностью. Из писем Гриши знала, что он после третьей неудачной попытки поступить в институт подал документы в посольство. Жила в постоянном ожидании неминуемой катастрофы, тайно надеясь, что Гриша останется в Союзе.

В отчаянии заметалась, бросилась звонить маме на работу и умоляла, чтобы она разрешила зимние каникулы провести в Киеве. Мама согласилась и денег на дорогу прислала. Нина сдала сессию. И полетела…

Зимний Киев был странным. Шел полудождь-полуснег. Сырой ветер бросал в лицо мокрые капли, серый снег лежал вдоль парковых аллей, свинцовое небо низко наклонялось над льдинами Днепра. Нина последние лет пять бывала в родном городе только в июле-августе и подсознательно отождествляла его с торжеством лета. В ее городе всегда было вечное солнце, нескончаемый праздник, изобилие южных фруктов.

Оказалось, что за гранью беззаботных каникул Киев совсем другой. Суровый. Обыденный. Холодный.