Проблем с ее диетой была масса. Известно: при диабете того нельзя, этого нельзя. Со временем ей стало трудно ездить в магазин, к которому ее прикрепили. Нина брала ее документы и ехала за продуктами сама. Повздыхав над сине-бурыми засохшими кусками древней говядины, ехала на рынок и покупала по заоблачным ценам фермерское мясо. Когда приносила добычу маме, та по-детски радовалась, какая Нина везучая: ей самой никогда такое в магазине не попадается! И тут же щедрой рукой отполовинивала добрый кусок.
В самые трудные годы она держалась сама и поддерживала детей. А когда жизнь стала налаживаться, Сергей с Ниной вернулись в свой НИИ, Илюшка пошел в школу, а Боря поступил в институт, Ольга Борисовна сникла. С каждым годом она все больше боялась повиснуть бесполезным грузом на плечах детей. И однажды решилась.
В Южно-Сахалинск приехал на несколько дней израильский консул. Ольга Борисовна собрала документы и пошла за визой. Консул внимательно изучил бумаги, а потом неожиданно подмигнул ей и в полузабытой одесской манере воскликнул: «Оля! А потом тебя не будет рвать на родину? Ты хорошо-таки подумала? Так будем считать — ты первая ласточка!» — и шлепнул печать в паспорт.
Когда она показала Нине штамп и объявила о своем решении, та пришла в ужас. Ей не нужно было объяснять истинную причину отъезда матери. «На что тебе сдалась эта историческая родина? Не морочь мне голову! — возмущалась она. — Ты что думаешь, я не понимаю, почему ты решила от нас сбежать? Вот ты уедешь — и мы все облегченно вздохнем! Какое счастье! Разгрузились наконец!» «Не утрируй, пожалуйста, — возражала Ольга Борисовна. — Уеду, найду работу. Буду вам помогать». «Здрасьте пожалуйста! — злилась Нина. — Ты лучше тут помогай. Вон Илюшка в четверти тройку по математике схлопотал. А у меня защита на носу. Кто с ним заниматься будет?»
Уговорила. Убедила. Не пустила. А потом думала: может, зря? Говорят, в Израиле медицина хорошая. Может быть, прожила бы мама дольше?
В одночасье все совпало: в стране дефолт. У мамы инсульт. Ольга Борисовна об очередном потрясении так и не узнала. Она была за гранью безумной действительности. Нина ринулась звонить Свете. Только она могла помочь. Света договорилась со своими докторами, и Ольгу Борисовну положили к ней, в палату интенсивной терапии. Несмотря на то, что Нина из больницы почти не выходила, подруга ничего ей делать не позволяла. Сама кормила, мыла, перестилала. Конечно, у нее гораздо лучше получалось: шутка ли, двадцать лет работает реанимационной медицинской сестрой. И руки у нее золотые. Все делает словно не торопясь, а получается быстро и ловко.
Однажды, сидя у постели, следя за каплями, монотонно падающими в пластмассовый стаканчик капельницы, Нина пожаловалась, что сделала глупость: удержала маму, не пустила ее в Израиль. Подруга горестно вздохнула: «А моя уехала в Корею. Говорит, ей там лучше». «Света! Неужели ты не понимаешь: она просто боялась стать обузой. Старики к этому очень болезненно относятся». — «Понимаю… — тихо ответила Света, — но не смогла маму уговорить. У меня на душе кошки скребут — как она там без меня?»
Провожать Ольгу Борисовну пришло полгорода. Пяти больших автобусов не хватило, чтобы вместить всех желающих. Слушая рвущую душу музыку Шопена, Нина не плакала. Она смотрела на все происходящее словно со стороны. Ей казалось, что это дурной сон. Вот сейчас мама откроет глаза, увидит огромную толпу, море цветов, духовой оркестр и весело спросит: «Что это за балаган вы, ребята, устроили?»
— Нина! — вернул ее в реальность далекий голос. — А помнишь нашу беседку?
— Конечно, помню.
— Я хочу, чтобы ты знала: всю жизнь я любил одну тебя. У меня даже пароль в компьютере «Нина».
— Ты женился?
— Да. У меня двое сыновей. У всех сыновья — у тебя, у меня…
— Зато внучка — девочка, — поторопилась уйти от опасной темы Нина.
— Да, я не спросил: где ты работаешь? Наверное, все‑таки стала учительницей?