Не в силах более сдерживаться, он бросился в прихожую. Пусть они все услышат, как я тут мечусь! Уже далеко за полночь, все особые права уже не имеют силы. Без стука он вошел в комнату Феликса. Мальчик лежал в постели. «Мы не можем это так оставить!» — произнес Цвайгль голосом бомбиста Франца Фукса,[45] препровожденного в зал судебных заседаний. «Пожалуйста, не сейчас, — мальчик отодвинулся от него под одеялом, — я хочу спать». «Пожалуйста, послушай меня, — взмолился Цвайгль, — я очень благодарен тебе за то, что ты…» «Мне просто стало нехорошо, и я нашел в интернете…» — запротестовал мальчик. «Да-да, — перебил его Цвайгль, — окей-окей. Я тебе вполне верю, так все и было». Он покачал головой. Мальчик в раздражении откинул голову на подушку и засопел. «Сейчас уйду, — пообещал Цвайгль, — я только хотел сказать, если у тебя снова появится такое странное ощущение паники, знаешь…» «Оно прошло! — оскорблено прошипел Феликс. — А теперь отстань от меня наконец!». «Конечно-конечно, — заверил Цвайгль, — я только хотел сказать, если оно вернется, тогда скажи мне, окей? Какая разница. То есть я хотел сказать, какая разница, что там пишут в интернете!»
Феликс отреагировал на его просьбу далеко не сразу. «Окей», — отрезал он. «Хорошо», — ответил Цвайгль. «А сейчас можно я посплю?» — от злости мальчик заговорил прежним, еще не начавшим ломаться, голосом. Я вообще не сплю, хотел было ответить Цвайгль. Ты и представить себе не можешь, каково это — не расслабляться ни на секунду, лежать без сна каждую ночь, только вообрази… Но промолчал, только неловко взмахнул рукой, словно подзывая к себе кого-то, и вышел из комнаты. В прихожей он снова поманил кого-то, повторив прежнее движение только потому, что оно показалось ему таким глупым. Вот так, подобным взмахом руки, посетители зоопарков открывают пленным зверям свою истинную природу.
А ведь есть люди, которые в один прекрасный день становятся паломниками, а потом только и бродят по святым местам. А есть и те, что бросаются с небоскребов с томиком Пауло Коэльо в нагрудном кармане. А некоторые просто сидят и ждут своего поезда. К сожалению, нельзя исключать, что отныне отношения с Феликсом надолго будут затруднены, искажены, осквернены, запятнаны, muddied,[46] опошлены и что отныне никакой доверительности между ним и сыном быть не может. Хорошо бы добраться до истории поиска у Феликса в айфоне. Мальчик же весь день таскает гаджет с собой, к тому же он запаролен отпечатком большого пальца, просто абсурд. Но даже если ему удастся просмотреть историю за прошедшие несколько дней, кто знает, вдруг он и не сможет установить наверняка, был ли этот спектакль, разыгранный Феликсом, sincere[47] или нет. Английские определения приходили Цвайглю на ум быстрее немецких, это тоже, пожалуй, признак какого-то неблагополучия, мозг уже отказывается мыслить, хочет отключиться… Да, сегодняшняя ночь, вероятно, так и останется нераспутанным узлом, так и будет разделять их и дальше, как прежде, когда одиннадцатилетний Феликс вдруг непоколебимо уверился в том, что обнаружил на потолке комнаты чье-то ухо. Это был не сон, клянусь, не сон.
Цвайгль попытался представить себе свое будущее. Когда-нибудь его сыновья вырастут, и он ничего не сможет с этим поделать. Тогда у них будут собственные семьи, собственные профессии. Наслаждаться их обществом ему осталось, может быть, всего несколько лет. Правда заключалась в том, что он больше, чем когда-либо, жаждал, чтобы весь мир наконец понял. Чтобы поняло каждое живое существо. Это было его единственное желание. Его последняя цель, его план. Когда-нибудь они осознают, что он испытывал. Может быть, нужно написать книгу или основать религию. Должен же быть какой-то путь. Дождь за окнами теперь облекал собой всё, и это тоже было в некотором роде решение. И уличный фонарь опять погас. Глядя в окно, с трудом можно было рассмотреть, что дорожное полотно мокрое, из-за крон деревьев на него падал лишь слабый отсвет. Нет, он не может позволить себе лишиться сына, уступив его всем этим примитивным тупицам, которые бегут по жизни трусцой с идиотскими, сияющими улыбками и могут с легкостью, пожав плечами, отмахнуться от любой проблемы когда пожелают, найдя ее решение в интернете. Нет. Он приложит для этого все усилия. Он не сдастся. Даже если ради этого придется вообще никогда больше не спать.
ДВЕ СМЕРТИ
Человек стоял перед маленькой саламандрой. Саламандра, не шевелясь, сидела на белом межевом камне под палящим солнцем. Человек опустился перед нею на колени, снял дорожную шляпу из выгоревшей соломы и принялся со всех сторон разглядывать отливающее черным блеском существо.
«Она сидит здесь совершенно неподвижно, — подумал человек. — Может, она уже умерла…»
Потом он поднялся на ноги, отряхнул с колен пыль проселочной дороги и снова надел шляпу.
«Он бродит по свету, не зная покоя, и укрывает голову тенью, — подумала саламандра. — Может, он уже умер…»
ЛИЦА В ЗЕРКАЛАХ ЛИФТОВ ВЫСОТНЫХ ДОМОВ
Он жил напротив политехникума, что на Кёрёзисштрассе, большого комплекса современных зеленых зданий, перед которыми теперь, с наступлением тепла, ежедневно собиралось множество молодых людей. Он фотографировал их через телеобъектив из окна своей ванной. Вот девушка, сидя на корточках перед велосипедом, держит в руке педаль, как будто хочет сорвать ее, словно яблоко. Юноша с крашенными в розовый цвет волосами стоит на автобусной остановке. Двое подростков, прислонясь друг к другу, вместе слушают музыку в наушниках, на каждого по одному, а к зарядному устройству подключены два гаджета. Преподаватели тоже были сплошь молодые, разница в возрасте небольшая.
Недавно, вернувшись с прогулки и снимая пропотевшую одежду, он заметил, что от него пахнет так же, как когда-то от его отца. Это было весьма оскорбительное открытие. Железы внутренней секреции создали внутри него какое-то другое тело из прошлого, наподобие притащенной с собой тени. В тот день он не брал в руки фотоаппарат. На балконе некоторое время тому назад чета черных дроздов попыталась свить гнездо. Каждый день он вытаскивал оттуда по одной веточке. Правда, всего по одной; он поразился, поняв, что уже этим столь серьезно нарушил равновесие постройки, что молодые родители в конце концов бросили гнездо и исчезли.
Тридцать пять лет — это еще не старость. И все же в левом глазу у него появился слепой участок, скотома. Она возникла в один прекрасный день, без предупреждения, и сопровождалась головными болями и одышкой. Напоминала она светящееся зернышко, вроде последовательного образа на сетчатке после вспышки камеры, а если моргнуть, она различалась отчетливее. Исследование сетчатки ничего не выявило, МРТ показала ничем не примечательный головной мозг без каких-либо новообразований. Врачи предположили, что дело в недостаточном кровоснабжении сетчатки или глазного нерва. Спустя некоторое время подобные слепые пятна появились и в другом глазу, но вскоре вдруг пропали. Он начал тренироваться с гантелями и гирями и бегать трусцой. Стал есть меньше сахара.
В июне ему написала женщина, с которой они последний раз виделись двенадцать лет назад. Они вместе учились в университете. Он был влюблен в нее, и она это знала. Тогда она сказала ему, что уезжает в Англию, на год. «Но мы не потеряем друг друга из виду», — заверил он. И действительно, она снова ему написала. Они встретились. За это время она успела родить ребенка, дочь была еще совсем маленькой. На мобильном у нее были тысячи фотографий дочки. Он кивнул и порадовался за нее, а когда она протянула ему мобильный, чтобы он лучше рассмотрел один из детских снимков, он взял его кончиками пальцев, словно чужую пудреницу. В кафе царила приятная прохлада. «Как в телестудии», — подумал он, хотя ни разу не бывал ни в одной телестудии. Она спросила, где он сейчас живет. Он объяснил ей. «А, возле школы?» — спросила она. Он достал свой телефон и показал ей несколько фотографий.