Спустя несколько минут, по дороге домой, окутанный полуденной тишиной и своеобразным потрескиванием воздуха, предвещающим грозу, он смог немного расслабиться. «Нет, у нее все хорошо, — решил он, поразмыслив, и провел рукой по глазам. — Она все делает правильно».
Ему принесли посылку, но принесли по ошибке; тем не менее, он вскрыл ее. Так у него появился повод наведаться к соседу и извиниться, а там, глядишь, и разговор завяжется. Оказалось, что соседу прислали кухонные перчатки и книгу о магии чисел. Он раскрыл книгу и улегся с ней на пол. Потом ему пришло в голову, а не посушить ли ее феном. Так он и сделал; страницы нагрелись и покоробились по краям. Пока она совсем не испортилась, он выключил фен, сунул книгу обратно в пакет и вышел на лестницу. Позвонил, ему отворили. Он извинился за то, что вскрыл посылку, он-де не ожидал, что она предназначена кому-то другому. У него молча взяли пакет и закрыли дверь. Он вернулся к себе в квартиру. Странно, какие все вокруг серьезные.
Мать сегодня вечером не позвонила. Он забеспокоился и попытался дозвониться ей сам. Он звонил и звонил, ждал, что она откликнется, но она не отвечала. Не поехать ли к ней, подумал он. Переоделся. Тем временем начался дождь — легкая, но противная летняя морось. Он поймал себя на том, что копается, собираясь перед зеркалом, чистит зубы. «Надо же, все дошло до автоматизма», — подумал он. Когда он выходил из дома, зазвонил мобильный. Звонила мать. Она спросила, все ли у него в порядке. «Да, — ответил он, — я только выходил погулять. Уже возвращаюсь домой». Он захлопнул входную дверь и так и стоял в ботинках, а она тем временем объясняла, что у нее отключался интернет, уже два раза за день. Он спросил, не звонила ли она на горячую линию, и она сказала, что нет, интернет сам опять заработал. Спросила, бегал ли он уже сегодня, это-де полезно при его скотоме. «Нет», — признался он. «Ну, тогда побегай попозже», — сказала она.
К концу лета в мыслях его воцарилось беспокойство. Вскоре должны были уже вернуться учащиеся, обитающие напротив. Их возвращения он ожидал с таким же нетерпением, как появления редких перелетных птиц. «Лесные ибисы», — подумал он. У них были голые костяные головы, вроде ожившей заточенной косы, украшенной воротником из перьев. Он купил себе новую камеру и в магазине долго расспрашивал продавцов о ее характеристиках.
По вечерам он бродил по округе, то и дело пощелкивая языком, как будто гуляет с собакой и время от времени подзывает ее. Люди, проходя мимо, оборачивались, и его охватывало приятное чувство, что он — проблема, и мир тщится эту проблему решить. Его присутствие под стенами высоких чужих домов было чем-то вроде позорного пятна, думал он, играя со своей тенью, казавшейся в лучах закатного солнца длинной и стройной, эдаким элегантным сооружением, вроде буровой нефтяной вышки, нарисованной ребенком.
Женщина, у которой была дочка, на его послание с фотографией не ответила. Он не усмотрел в этом никакого знака судьбы. Взяв пистолет, он наполнил его водой и отправился кататься на велосипеде. Быть проблемой, отверткой, забытой в механизме. Он зашел в табачный киоск и купил несколько газет. Потом разобрал их на отдельные листы и принялся пробивать в них дыры из водяного пистолета. Типографская краска темной струйкой стекала на пол.
Его заносило в кварталы на окраине города, вплоть до самого Андрица. Здесь перед каждым домом имелся маленький палисадник. На пустом перекрестке перестукивались два светофора для слепых. Под определенным углом падения солнечных лучей инверсионные следы самолетов стали столь яркими, что просто слепили глаза. Он тешил себя фантазиями о том, как схватит какого-нибудь бездомного, из тех, что вечно бормочут себе под нос ругательства в адрес полиции или правительства, и скажет ему: «Пойдем, с тобой хочет поговорить бургомистр». Можно даже взять в лизинг машину, черный минивэн, и втолкнуть туда бездомного: ты нужен своей стране. На что только ни способен человек, внезапно и взаправду вознесенный судьбой на вершину, мечта о которой много лет мраморным шариком перекатывалась у него в голове.
Его велосипедные поездки по окрестностям длились все дольше. Поэтому с матерью он теперь чаще всего говорил по телефону вечером, днем его почти не было дома. В городе столько велосипедных дорожек, столько пустых боковых улиц. Однажды, уже почти в предгорьях, в Штралегге, неподалеку от источника Якоба Лорбера,[48] он повстречал свое приблизительное подобие. Его двойник шествовал, приняв до мельчайших деталей такой же облик, что и он сам. Он поздоровался, двойник поздоровался в ответ. Они довольно долго не сводили друг с друга глаз. Над городом собирались предгрозовые облака.
Возле одного дома в Тале, под Грацем, он остановился, заметив, что входная дверь отворена. Он вошел и почувствовал, как преображается его тело. Оно свелось к одному огромному зубу, резцу с одним-единственным большим круглым глазным яблоком спереди. Он пробежал через кухню. В ней имелась еще и кладовка. Дальше — гостиная. А затем терраса, дверь с нее вела в сад. Позже, когда он незамеченным вышел на улицу, сердце у него колотилось, и он сказал себе, что отныне он, скорее всего, больше не сможет видеть людей. Вероятно, они находятся теперь в разных диапазонах частот. Велосипедные дорожки были усеяны опавшими фруктами, которыми деятельно занимались осы.
Началась осень, а вместе с нею и учебный год в здании напротив. Он опять стал проводить больше времени дома. Погода настала ветреная, и он отправился купить себе какую-нибудь одежку с длинными рукавами. В магазинах последнее время все проходило гладко, он сразу же находил то, что ему было нужно, продавщицы вели себя вежливо, расплачивался он карточкой. С давних пор его не переставала удивлять пассивность и беспомощность подобной жизни, ее неспособность к сопротивлению. Люди сотворили ее, видимо, себе в утешение — за то, что провели конец тысячелетия в постоянной смертельной опасности. Впрочем, на это можно было взглянуть и с другой стороны, рассудив, что Вселенная в конце концов сама создала это гладкое, бесперебойное функционирование, такой безмятежный остров, и кто знает, какая в этом цель. По вечерам воздух становился совершенно прозрачным. Он сидел у балконной двери с бумагой и маркерами в руках.
«Я долго размышлял, — написал он однажды ночью в конце сентября женщине, у которой была дочь. — Ты работаешь с тем, что есть в твоем распоряжении. Это весьма достойно, и я ничего против этого не имею. Совсем наоборот, я очень обрадовался, когда мы встретились. Наверняка время, проведенное в Англии, стало для тебя большой психологической травмой». Он сделал паузу и сохранил эту версию. Сегодня утром у него откололся кусочек зуба. Этот крохотный фрагмент эмали лежал теперь в пустой чайной чашке возле клавиатуры. Он стал писать дальше: «Я долго ждал и полагаю, что сейчас мы можем перейти к новой фазе наших отношений. Я уже показывал тебе фотографии здания напротив и хотел бы заметить, что больше его не снимаю. Я готов вложить очень много денег. Я хотел бы купить сад. Единственное, чего я от тебя ожидаю — это чтобы мы наконец стали честно вести себя друг с другом». Он сохранил текст. Перечитал его и поправил мелкие ошибки, потом взял чашку и несколько раз покрутил ее круговым движением, так что осколок зуба загремел о стенки. «Твердая скорлупа», — подумал он. Оставшуюся часть ночи он вносил всё новые и новые пункты в список вещей, от которых, в дополнение к фотографиям с балкона, готов был отказаться ради совместного будущего. И хотя время от времени внутри него вздымалась волна, он сдерживался и не давал волю слезам. Как и каждую ночь, далекий высотный дом смотрел на него крохотными огоньками из окон, каждую ночь разными. В этом доме наверняка есть лифты, в которых жильцы днем корчат гримасы. Он представил себе лица тех, кто теперь, когда наступила ночь, сжавшись в комок, движутся там вверх-вниз, и отверг таящееся в них утешение, только глаза его заморгали часто и быстро.
48
Лорбер, Якоб (1800–1864) — австрийский писатель, музыкант, католический мистик в духе Якоба Бёме и Сведенборга.