— О, окей, — откликнулся Прайснер, кивнув с любезным видом.
Он сохранял спокойствие, похоже, безо всяких усилий.
— Хорошо, — сказала директриса, — итак, мне бы очень хотелось, чтобы к концу этого разговора у нас не осталось непроясненных вопросов. А прямо в начале хотела бы уверить вас, что, разумеется, покупать или не покупать что-либо — ваше неотъемлемое право. Но вы, то есть ваша жена, мне кажется…
Она протянула ему записку. Когда он пробежал ее глазами, брови у него не приподнялись, только под одной строчкой он быстро провел указательным пальцем, одновременно приблизив лицо к листку, но в остальном никак больше не реагировал.
— Все правильно, моя жена записывалась, — сказал он, изучив список желающих. — Это она занимается всеми школьными делами.
— Ах вот как. Видите ли, господин Прайснер, я знаю, вы не хотите показаться невежливым и поэтому вы… И пожалуйста, поверьте, я благодарна вам за это, правда, у меня уже побывали некоторые родители, и они совсем иначе… Но, хорошо, я понимаю и это. Зрелище действительно странное. Вот такая фотография. Взгляните.
И сейчас, когда она подвинула ему фотографию класса, он остался совершенно спокоен. На краю группового портрета парил над детьми логотип школы имени Осбика, старательно выведенный фотохудожником и составленный из надписи с коротенькими крылышками по бокам.
— Это ведь из-за Даниэля Грондля? — любезно спросила директриса.
Ее гость излишне поспешно затряс головой.
— Нет-нет.
— Я совсем не хочу вас в чем-то упрекать, господин Прайснер.
— У нас есть на то свои причины, — пояснил он. — Мы ничего не имеем против этого бедного ребенка. Против того, чтобы он фотографировался вместе с остальными. То есть я хочу сказать, я знаю, может показаться, что я, что мы… Но проблема в том, что мы просто не хотим покупать фотографию, даже притом, что моя жена тогда на нее подписалась. Вот и всё.
— Конечно, вполне возможно, что фотография вам не нравится. Почти все родители отказались от нее, после того, как ее увидели. А они заранее знали, что Даниэль тоже будет сниматься вместе с остальными.
— Да, конечно.
Директриса повернула фотографию и внимательно рассмотрела ее сама. При этом она попыталась изобразить на лице благосклонную серьезность, избежав показной толерантности. Тем самым она давала понять, что ведет с ним беседу на равных и не намерена прибегать ни к каким педагогическим уловкам. Она чувствовала: этот человек — из числа добрых. К нему в душу она, пожалуй, может проникнуть на межличностном уровне.
— Этот аппарат, — сказала она, дружелюбно взглянув на Прайснера.
На лице его на миг появилось какое-то странное, неопределенное выражение, и тотчас же исчезло.
— А причем тут аппарат? — спросил он.
— Аппарат необходим. Без него Даниэль не смог бы…
— Да-да, конечно, — кивнул Прайснер, как будто слышал нечто подобное уже не раз.
— Знаю, зрелище весьма странное. Но вот, например, ваша Джессика видит этот аппарат каждый день. Учится в быту общаться с товарищами, которые очень и очень отличаются от большинства. Для этого и существуют инклюзивные классы.
— Разумеется.
Посетитель плавно перевел взгляд на потолок, но потолок был в целом неинтересен, фресками не расписан, и потому он вскоре вновь сосредоточился на неприятном разговоре.
— Видите, я сейчас хочу сказать, — начала директриса, — и пожалуйста, не расценивайте это как выпад…
— Мы ничего не имеем против мальчика, — нетерпеливо прервал ее Прайснер. — Мы просто не хотим покупать фотографию. Список желающих — это же не договор.
— Конечно, нет. Это только ни к чему не обязываю… то есть я хочу сказать, обязывающий…
— Да, я очень сожалею, — перебил он ее. — Знаю, вы потратили силы и время, приглашали фотографа и так далее. Это не имеет никакого отношения к Даниэлю.
В усах господина Прайснера посередине наблюдался необычайно большой пробел, что придавало его лицу миролюбивое выражение и одновременно делало его похожим на азиата. Директриса изо всех сил пыталась не смотреть на эту безволосую кожу прямо над выемкой верхней губы. Однако, подобно кошачьему пупку, это место излучало странную, неодолимую притягательность, превращаясь в своего рода живописную точку схода.
— Аппарат вас пугает? — спросила она.
— Что?
Он сделал изумленное лицо, однако удивление его выглядело наигранным и задержалось подозрительно надолго.
— Это совершенно естественно, — заверила директриса.
— Нет, он нас не пугает.
Теперь его голос звучал несколько иначе, более мужественно и сдержанно. Он немного изменил тактику и медлил перейти к следующей стадии — нетерпению и раздражению.
— А меня, когда я впервые его увидела, он испугал, — спокойно сказала директриса. — Я до сих пор помню. В первый момент нельзя было даже представить себе, что там, в аппарате, ребенок, в котором таким образом поддерживают жи…
— Дело не в этом, — прервал ее Прайснер уже слегка утомленным тоном, что представляло собой отчетливый прогресс и, возможно, первый маленький прорыв. — Он только… Я знаю, как сейчас прозвучит то, что я скажу, но я вынужден это сказать, окей?
Директриса молча сделала сочувственный жест, призванный приободрить собеседника. Ее посетитель глубоко вдохнул и выдохнул.
— Мне кажется, существует грань, — произнес он, медленно проводя ребром ладони по деревянному столу. — Есть черта между еще хоть как-то различимым человеческим обликом и… Ага, окей, вы видите? Вот сейчас то, что я скажу, прозвучит так… сейчас вам покажется, что я такой…
Директриса воздела руки.
— Нет-нет, я здесь не для того, чтобы судить о ва…
— Но все-таки вы судите.
— Нет, — мягко возразила она. — Пожалуйста, продолжайте.
Господин Прайснер закатил глаза и откинулся на спинку стула.
— Я понимаю, — проговорил он, — что вы умеете уклоняться от некоторых деталей. Этому учит ваша профессия. Смотрите на эту штуку и думаете: «Окей, там… в каком-то смысле… находится ребенок, он может присутствовать на уроках, пока он там, внутри, и пока эту штуку не отклю…» Ага, видите? Теперь вы смотрите на меня с таким видом…
— Нисколько, господин Прайснер.
— Вам это легко. Вы, вероятно, видите такое каждый день. Вы умеете с этим обходиться. Но у меня это не очень-то получается. Меня от одного вида этой штуки начинает тошнить, извините за то, что выражаюсь так грубо. Невольно спрашиваешь себя, где оно кончается.
Он умолк. По его виду она заключила, что он чувствует себя побежденным. Входя к ней в кабинет, он был твердо уверен, что выйдет из разговора победителем.
— Что вы хотите этим сказать? — спросила она.
— Если человеческий облик… Две руки, две ноги, лицо… Я хочу сказать, у этой штуки даже глаз нет, она похожа на электрическую розетку!
Возникла зловещая пауза.
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — произнесла директриса.
Она попыталась говорить тоном, лишенным всякого намека на укоризну. Он уже забился на крючке, теперь необходимо было проявить осторожность.
— От этой штуки кошмары снятся.
А вот тут он зашел слишком далеко, подумала она. Однако сразу стал чувствовать себя свободнее. Возможно, пора ужесточить избранную стратегию.
— А что, собственно, говорит об этом ваша Джессика? — спросила она. — Неужели она не рада была бы иметь классную фотографию?
По-видимому, Прайснер честно решил, что должен об этом подумать.
— Ну да, — сказал он. — Вы же знаете, как они себя ведут в этом возрасте. Все девочки, без исключения. То им кажется, что они слишком тощие, то — слишком толстые. И это начинается очень рано. Она никогда не повесит у себя в комнате собственную фотографию. А потом, у нее и так всё сплошь завешано всевозможными…
«Интересно, — подумала директриса, — как быстро он ограничился этим сценарием: “у нее в комнате”. Не в квартире, не в столовой или еще где-нибудь, нет, если бы его дочь хотела получить такую фотографию, она повесила бы ее у себя в комнате». И все же она сказала себе: он — из числа добрых людей.
— Я понимаю вас, — заверила она.