Так как я проспал фазу активного участия, мне осталась только мрачная сфера частных расследований. Теперь мне уже казалось, что надписи сделаны тремя однозначно различными почерками. Исходя из этой гипотезы, я стал разрабатывать теории. Может быть, первый спутник жизни (Ане был сорок один год), повинуясь какому-то загадочному импульсу, вдруг стал оставлять надписи на стенах и обстановке, потом его сменил другой, очень удивился, подобно тому, как удивился я, и запутался, не зная, какой выход избрать (заговорить ли об этом с Аней, игнорировать, перечеркнуть, сфотографировать, изучить), и в итоге растерянно стал продолжать в том же духе, а потом за дело взялся следующий ее партнер, и так далее. В некоторых случаях почерк менялся даже на протяжении одной и той же цепочки ругательств, и потому возникало удручающее впечатление, словно здесь оставил свой след не один бранящийся себе под нос человек, но и сохранился какой-то уродливый диалог, беседа двух или более единомышленников. Особенно заметно это было по надписи ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ SLUT FUCK SLUT,[79] красовавшейся на стене за дверью спальни.
В каком-то документальном фильме о пещере Шове на юге Франции, знаменитой своими наскальными рисунками, говорилось об изображении лошади, которое было начато примерно тридцать четыре тысячи лет тому назад, а завершено пять тысяч лет спустя в почти том же стиле. Об этом свидетельствовал анализ сталактитовых отложений. Пытаясь вообразить что-то подобное, с ума можно сойти.
Я обошел комнаты и сфотографировал все надписи.
Вернулась Аня — вспотевшая, но гордая, что со всем справилась сама. Она быстро вспомнила, как пользоваться тростью, некоторые вещи, мол, никогда не забываются. «И мне это только на пользу», — заключила она.
Она отправилась принимать душ, а я тем временем остался сидеть в кресле, украшенном надписью «ВЫДРА ВЫДРА ВЫДРА». За окном стемнело. Я случайно сунул руку в складку на боку кресельной подушки и что-то нащупал. Это был фломастер. «Вот оно что», — подумал я, рассмотрев его и повертев в пальцах. И только тут понял.
Я тотчас же положил этот зловещий предмет перед собой на пол. Из ванной доносилось непрерывное журчание воды. «Нет-нет», — подумал я. Это его фломастер. Или один из его фломастеров. Лучше выкинуть.
Но им я, пожалуй, мог изменить одно слово. Чтобы разрушить прежние чары новой магией. Да, почему бы что-нибудь не переписать? А то здесь ты словно заперт, как в рэперском речитативе.
Щеки у меня горели.
Неужели к Ане никто ни разу сюда не приходил? Ни хозяин квартиры, ни трубочист, ни водопроводчик? Я мысленно перебрал разные подходящие профессии. Потом поднял с пола фломастер и сунул его в карман.
Только позже, когда явившаяся из душа Аня взяла меня за запястья и привлекла к себе на кровать, где я однако, несмотря на все ее старания, оказался робким и бессильным, он, вероятно, выпал у меня из кармана.
На следующий день на работе я снова завел разговор о мальчишке, которого Грегор в начале своей работы в школе, то есть примерно в такой же ситуации, что и я сейчас, одним рывком вернул из небытия, однако Грегору было не до того. Вчера он навестил своего отца в новом доме для престарелых, и тот умолял дать ему плюшку с корицей, которая случайно оказалась у Грегора с собой.
— Разумеется, они мне сказали, что он не голодный, он, мол, каждый день питается любо-дорого посмотреть. Но он был голодный, это сразу стало ясно.
— Вот гады.
— Его пребывание там стоит уйму денег, — сказал Грегор, — а они его не кормят. Он вот так сидел и умолял дать ему плюшку. Уже одно то, что он ее учуял, хотя она была в бумажном пакете. Сытому такого не учуять.
— И правда, ужас какой-то.
Я заметил, что тон искреннего участия удается мне не вполне. Однако я должен был что-то сказать.
— А особенно если это старик. У стариков обоняние и так снижено. А эти про него просто забыли! Я хочу сказать, он сидит целыми днями у них прямо под носом. А они себе и в ус не дуют, и забывают его кормить.
— Ты призвал их к ответу?
«Призвал к ответу». Всё, что бы я ни говорил, по какой-то причине казалось деревянным и канцелярским, как в телесериале.
— Ну да, само собой, — ответил Грегор. — Но знаешь, как это вечно бывает: они делают большие глаза и наперебой начинают тебя уверять, что все в порядке. Боже мой, как жадно он ел!
— О таких людях надо сообщать властям.
— Никаких сомнений, его не кормят!
— Мерзавцы, ни стыда и ни совести!
Несмотря на всю мою необщительность, чем дольше мы возмущались, тем более меня охватывало чувство психологического комфорта. Двое мужчин в пустой школе, объединенные общим врагом. Приятное ощущение. За окнами догорал день.
— Бедный твой отец, — качая головой, повторял я.
— Да. А потом они стоят перед тобой и уверяют, что все хорошо.
— Мерзавцы.
— Пожалуй, я и правда сообщу о них куда следует.
— Так и надо.
На какое-то время мы оба замолчали. Неловко вздернув плечи, я вытер влажный лоб рукавом футболки.
— Кстати, я вот еще о чем хотел у тебя спросить, — начал я. — Что это такое, по-твоему?
Я показал Грегору одну из фотографий, что сделал в квартире Ани. Ту, на которой была запечатлена надпись «ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ ГРЯЗНАЯ СВИНЬЯ SLUT FUCK SLUT», сделанная по меньшей мере двумя отчетливо различимыми почерками. Грегор взял айфон у меня из рук и внимательно рассмотрел снимок.
— Старшеклассники, — сказал он.
— Точно?
— Как пить дать. По линиям видно, ну, вот же.
— Вот оно что.
— Они вообще злее малолеток, часто зацикливаются на одном слове и так его повторяют и повторяют.
— А на вид как будто двое разных писали.
— Ну, лет эдак пятнадцати-шестнадцати, не младше, — предположил Грегор, игнорируя мое замечание, — в этом возрасте всё и начинается. Да-да, сразу видно, что вот эти каракули их не удовлетворяют. Они, чтобы дать выход своей агрессии, просто малюют на стенах отдельные бессмысленные слова и бесятся, потому что эти слова не выражают того, что им хочется. Ну, может, и не так. Мне-то откуда знать, мне-то никогда не было шестнадцати.
— Правда?
— Правда-правда. А зачем? Просто сразу перескочил из четырнадцати в восемнадцать, ну, вроде такой апгрейд, раз и готово.
Тут Грегор улыбнулся, и вокруг глаз у него залегли симпатичные морщинки.
— А, ну ясно, — ответил я, хотя на самом деле вообще ничего не понял.
Подошло время монтировать на спортплощадке новые футбольные ворота. Я был рад выйти на воздух. Солнце опустилось за дома, но небо было по-прежнему светлое. В частных садах, граничащих с футбольным полем, стояли в ряд трамплины, готовые телепортировать своих владельцев. На качелях, сделанных из автомобильной покрышки, сидела ворона и внимательно подмечала всё, что происходит вокруг. Я погрузился в мысли, исполненные доброты и благодушия.
— Хочешь, какое-то время не будем встречаться? — заботливо спросила она.
Наш телефонный разговор длился уже три минуты.
— Нет-нет, все хорошо.
Джинни сидела рядом со мной на полу, подобрав лапки. Я прислонился к кровати.
— Ну, я только хотела сказать, тебя, по-моему, что-то угнетает.
— Да, это так, тут ничего не скажешь, — понесло меня, — меня постоянно что-то угнетает, это правда, все так. То есть у меня курсы повышения квалификации сегодня и завтра, но ничего, как-нибудь наладится.
— Что наладится?
— Да с курсами. Раньше я не могу.
Как это ни глупо, в последний раз я забыл у Ани свою бейсболку.
— Ну, хорошо.
Свободный вечер. Внизу в заасфальтированном дворе слонялись какие-то дети и, безмолвные, как гифки, повторяли почему-то одно и то же движение.
А когда же я в последний раз гулял? Я поискал в шкафу кепку от солнца, но ничего там не нашел, кроме носков. Джинни поела и спряталась под кровать, а значит, несколько часов я мог жить без забот. Из верхней квартиры доносился вой пылесосного хобота, то и дело на несколько секунд присасывавшегося к полу.