По улице шло множество людей, большинство из них имели на лице какое-то выражение. Я начал было им подражать, но с трудом сохранял серьезность. Психотерапевт, возможно, посоветовал бы мне пригласить Аню к себе домой, и всё, проблема решена. Тогда мне не пришлось бы больше ломать голову над загадочными словами и их происхождением. Над тайной двух-четырех отчетливо различающихся почерков. Но у меня была только односпальная кровать. Отговорка найдена. Боже, как болит голова.
Возле детской коляски отряхивался пес. От подвальной решетки несло горячим воздухом.
Примерно полчаса я шатался по Шлосбергу, потом отправился на трамвае на север, в Андриц, в оптовый зоомагазин за кошачьим овсом. От магазина вдаль уходили красивые, длинные тропинки для прогулок, вся местность вокруг имела уже какой-то сельский облик, повсюду бросались в глаза пристроившиеся на краю леса группки загородных домов и виллы. Откуда-то доносилась музыка, и я шел и щелкал пальцем по всем листьям, до которых мог дотянуться.
Между двумя домами невдалеке через равномерные промежутки времени вспархивали в небо голуби, безмолвные руины управляемого взрыва. Я прошел мимо детской площадки, на которой раскачивались пустые качели. Все улицы здесь носили названия вроде Ротмоосвег, Ам-Айхенгрунд, Им-Хоффельд, Санкт-Вайтер-Ангер.[80] Я мысленно представил их себе со всей возможной ясностью на позднесредневековых гравюрах на дереве. В открытом окне одного дома виднелось геральдическое животное этих мест — белая кошка. Куда, собственно, подевались теперь старые фламандцы?
Я рано улегся в постель и стал наугад оставлять на Ютьюбе слова благодарности под случайными видеороликами, посвященными психологической самопомощи. «This helped me so much you sir are a god I’m crying so much thank you thank you»,[81] — написал я под предназначенной людям с разрывом диафрагмы видео-инструкцией как делать себе массаж. Только потом я прочитал, что это такое. На диаграмме я увидел проскользнувшую через так называемый хиатус наверх, в грудную полость, часть желудка — он был красный и выглядел каким-то оскорбленным, а назывался, согласно диаграмме, «GERD».[82]
Спустя некоторое время у меня закрылись глаза.
Джинни несколько раз взвывала ко мне, но я тотчас же засыпал снова. Во сне я брел куда-то под опирающимся на ходули автобаном, там мне нужно было собрать чемоданы. Они высыпались из чрева пассажирского самолета, незадолго до того, как тот затылком вперед врезался в красный мак. Сам красный мак вращался в конце горного туннеля наподобие гигантского вентилятора перед раскаленным докрасна въездом вглубь горы. «Вализики, дорогие мои маленькие вализики», — сказал я, обращаясь к чемоданам, чтобы их успокоить. Но они, спотыкаясь и пошатываясь, бесцельно бродили под автобаном туда-сюда. В воздухе еще ощущалась катастрофа, окрестности окутывал голубой дым, поднимающийся от костров дровосеков. Внезапно мне стало ясно: это из-за кетогенной диеты, ее воздействие всему виной. Это из-за нее осень, перемена направления, плюшевые звери. Поэтому я указательным пальцем принялся рисовать волнистые линии и писать слова между парящими вокруг меня дождевыми каплями, оставляя послания для будущих посетителей.
Просыпаясь, я вообразил себя резервуаром для жидкости, в который, к сожалению, вновь стали окунать все предметы, расставленные в комнате.
На окна напирала невыносимая выпуклая жара. Джинни хрипела. Я налил ей и воды, и молока, но она их не узнавала. Надевая ботинки, я услышал, как ее мучительно тошнит за дверью.
— Но мне уже пора, — сказал я.
Приступы рвоты повторялись, напоминая своим ритмом фразу «выдра, выдра, выдра». Потом, наконец, стихли. Я снова сбросил ботинки и пошел за ней убирать. Джинни озадаченно сидела над лужицей желчи, из пасти у нее тянулась бурая ниточка слюны.
— Сейчас пройдет, сейчас пройдет.
На улице рабочие покрывали лаком входную дверь. Когда же я в последний раз, не таясь, плакал на людях?
В «Джирино» я напился прямо на работе. Я уже знал, какую еще бутылку можно было взять с полки так, чтобы никто этого не заметил. Феликс, другой официант, прикладывался к хозяйской выпивке регулярно, с помощью рома он боролся со своими паническими атаками. Дома ему постоянно мотали нервы, отец настаивал, чтобы он пошел к психотерапевту, и так далее. Раньше он допивал пиво и вино за посетителями, но потом подхватил герпес от чьего-то бокала. «Лишнюю» бутылку рома на полке обнаружил он, но мы не стали претендовать на его открытие. Я до сих пор помню тот момент, когда он мне ее показал. Он жаловался на хронические воспаления, которые-де возникают от западной диеты, и вечно пребывал во взвинченном состоянии.
Думаю, никто не заметил, что я пью. Я ожидал, что в привычный час в кафе появится Аня. Чем больше я пил, тем более уверенным и защищенным себя чувствовал. Однако постепенно меня охватила жалость к самому себе, мне захотелось расплакаться над собственными страданиями, и потому я достал все монеты из своего стаканчика для чаевых и распределил по стаканчикам своих коллег. Вот вам, пожалуйста. Большую часть я пожертвовал Феликсу. К счастью, посетителей в кафе почти не было. От кофеварки тянулась неизвестно куда одна единственная, еле различимая паутинка.
На работу в школу я явился вовремя, но немного пошатываясь. Грегор ничего не сказал. Я держался прямо и каждое слово произносил как-то особенно отчетливо.
— Сегодня винтов не будет, — пробормотал я, обнаружив свою чашку пустой.
— Стресс снимал?
— Знаешь, попал вроде как на праздник, — принялся врать я, — дочка шефа окончила школу, и они заставили меня посидеть с ними и выпить.
— А, вот оно что.
— Они все время пели, сплошь какую-то нецензурщину, извращенцы, вроде «шлюха млядь шлюха млядь шлюха млядь», — больные, все без исключения.
— Ай-ай-ай, — покачал головой Грегор.
— Прости, я совершенно не переношу алкоголь, но они настаивали, чтобы я посидел с ними и выпил.
Несколько секунд я с трудом сдерживал слезы.
— Ну ничего, все окей.
— Ну просто вообще не переношу, ха-ха!
— Бывает, — успокоил меня Грегор. — К счастью, работы сегодня немного. В здании всего несколько групп осталось, занимаются элективом. Значит, пройдемся по всем классам с большими пылесосами эдак через часик.
Я отдал честь.
— Но сначала подышим чуток воздухом, — предложил Грегор.
На парковке мне снова пришлось изо всех сил сдерживаться, чтобы не зареветь.
— С тобой все хорошо?
— Моя кошка скоро умрет, — произнес я. — Меня это мучает. А еще алкоголь…
В качестве объяснения я ткнул себя пальцем в лоб.
— Да, чертово пойло.
Лишь мгновение спустя я осознал, что моя отговорка полностью соответствовала истине. Джинни двадцать один год, а сколько могут прожить кошки? Так вот как становятся лжецами.
— Ты хочешь сейчас побыть с ней?
— Что?
— Я вот тут подумал, — продолжал Грегор, — вдруг тебе нужно отнести ее к ветеринару или еще что-нибудь. Я это понимаю. Мы тоже в прошлом году такое пережили.
Я в растерянности взглянул на дисплей мобильного телефона, но не понял, который час, потом кивнул и пробормотал:
— Да, хорошо бы, то есть я хочу сказать, может быть, как исключение, знаешь, ей двадцать один год, и она безостановочно воет…
А ее братья и сестры с прошлой осени покоятся в Андрице под ореховым кустом.
— Я же говорю, у нас в прошлом году было same thing.[83] А сегодня работы немного, так что можешь идти.
Грегор махнул рукой, и я схватил его за кисть, поблагодарил и наклонился к нему. Он похлопал меня по плечу. Потом он правильно понял мой порыв и на мгновение обнял меня. Я смущенно освободился из его объятий.
— Спасибо, — поблагодарил я, — правда, спасибо. Передавай привет другу.
— Да-да. И выспись как следует.
— Я правда надеюсь, — заверил я, уходя, — что мы когда-нибудь прищучим мерзавцев, которые заставили голодать твоего отца.
Грегор взмахнул рукой, мол, так все и будет. И скрылся в школе.
Джинни подняла голову и посмотрела в мою сторону. Она явно не ожидала, что я вернусь так рано. Она громко замяукала и принялась скрестись о стенку переносного кошачьего дома. В последний раз он пригодился четыре-пять лет тому назад. Джинни зашипела.