— Потерпи, еще немного, — умолял я.
Люди в трамвае оборачивались в мою сторону. Лица как у статистов, на шее — провода наушников. Я был человеком с печальным кошачьим домом. Чтобы ей было удобнее, я положил туда одеяльце. Джинни свернулась на нем клубком.
Аня открыла дверь. Она взглянула прямо на меня, и это на миг меня обезоружило. Однако она меня не узнала.
— Добрый день, что вы хотели?
— Привет.
— А, это ты. Ты же говорил, у тебя курсы повышения квалификации.
Она впустила меня в прихожую, на мгновение притронувшись к моему плечу.
— Смотри, кто тут у нас!
Я поднял кошачий дом повыше.
— Да?
— Я привел твоего бывшего друга, — сказал я. — Ему внизу было так одиноко.
Аня отступила в сторону.
— Что?
— Я пошутил, пошутил, но я правда кое-кого принес, вот, смотри.
— Окей, — сказала Аня и осторожно протянула руку, так как не могла оценить, с какой стороны раздастся «здравствуйте» представленного мной незнакомца.
Я открыл кошачий дом.
— Смотри, кого я принес, — повторил я.
Мое опьянение почти прошло, но невнятный лепет и чрезмерная откровенность казались мне как нельзя более подходящими случаю. Я решил не менять стиля.
К счастью, в это мгновение Джинни замяукала и закряхтела. На лице Ани обозначилось удивление. Она протянула руки.
— Где же, где… — начала она, подходя ближе.
Уверенно ее простертая рука, — ей хватило одного тихого мяуканья, чтобы точно установить местонахождение объекта, — нашла голову кошки, которая тянулась к ней.
— Боже мой… Ну, как ты? Почему… Ай, привет, какая ты мягкая.
Она принялась чесать Джинни шейку.
— Я решил тебя с ней познакомить.
— Батюшки мои. Ты пил?
— Уже почти протрезвел. Выпил на работе. Двое моих коллег, Марио и Грегор, скоро поженятся и вроде как устроили по этому случаю праздник, и мне пришлось выпить с ними. А они алкоголь переносят куда лучше, чем я, ха-ха.
— Да, но почему? — спросила Аня.
— Мне нужно было как-то себя поддержать, — перебил ее я.
— Почему ты привез мне кошку?
— Чтобы как-то себя поддержать, — повторил я.
— Боже мой, ты и вправду напился.
— Это все только из-за того… потому что. Я должен тебе кое в чем признаться. Наверное, ты не поверишь и решишь, что я совсем спятил. Но я должен тебе это сказать. А то окончательно рехнусь.
— А, — произнесла Аня и нервно рассмеялась. — И что же это?
В открытую дверь гостиной я увидел кресло с надписью «ВЫДРА ВЫДРА ВЫДРА». На нем лежала моя бейсболка от солнца, а в ней — какой-то незнакомый желтый, круглый предмет, может быть, мандарин или апельсин.
— Что ж, — начал я, — дело в том, что…
ВОЛШЕБНИК
Нелегко проявлять строгость к себе самой, когда весь мир глубоко погрузился в зиму. Фрау магистр Аннамария Перхталер прошла в комнату сына с гитарой и МР-З-плеером. За окном виднелись витрины турфирмы, такие темные, что в них можно было разглядеть лишь словно нарисованные мелом отражения велосипедов, стоящих на противоположной, то есть ее собственной, стороне улицы. Вчера вечером она снова забыла задернуть шторы в комнате Марио.
Теперь каждое утро на тротуарах лежал свежий, еще не истоптанный, пока еще белый снег. В последнее время казалось, будто он не выпадает, а просто прирастает за ночь. Большинство деталей городского пейзажа зимой представали куда более мягкими и округлыми, а утешение, даруемое круглыми вещами, есть что-то, к чему, по счастью, невозможно привыкнуть даже за целую человеческую жизнь.
Маленькие наушники плеера у нее в ушах были скрыты волосами, которые она сегодня с утра распустила по плечам. Вращая крохотное колесико, она делала музыку громче, пока не заглушила все остальные звуки. Сегодня она выбрала «Slayer», ужасную дрянь, монотонную и скучную, но обладающую нужным драйвом и силой. Она погладила сына по лбу и повернула его голову, так, чтобы казалось, будто он смотрит прямо на нее. В последнюю неделю она пыталась слушать группу «Му Bloody Valentine», но ее вещи в конце концов оказались слишком эмоциональными, несмотря на весь фон, создаваемый «гитарной стеной». Она держала Марио за руку и улыбалась ему. Потом положила другую руку ему на грудь и несколько раз надавила слегка — так, что Марио упруго приподнялся и опустился у себя в постели. Прошло шестнадцать лет, а он ни на день не повзрослел, с сентября тысяча девятьсот девяносто девятого. Она прижалась к его ладони щекой и поцеловала ледяные пальцы. Взгляд ее упал на комнатную лилию в подвесном горшке. Надо будет ее полить.
Аннамария положила гитару на грудь Марио. Потом взяла его руки, помассировала, изгоняя накопившееся за ночь оцепенение, и поместила их так, словно Марио играет сам, пристроив левую на грифе, а правую — на корпусе, чтобы она покоилась на струнах. Правильный угол она искала несколько месяцев. На самом деле все зависело только от угла, он автоматически обеспечивал правильный баланс и распределение веса. Гитара пребывала на груди у Марио в абсолютном равновесии, пальцы его лежали на струнах совершенно естественно, голова покоилась во впадине подушки, по форме напоминавшей раковину для мытья в парикмахерской, а глаза, подобно поисковым прожекторам, смотрели немного в разные стороны. С правым глазом дело обстояло плохо, даже теперь, семь лет спустя, в нем виднелась белесая тень, конец света.
В паузе между двумя песнями Аннамария закрыла глаза. Потом рев начался снова, она посмотрела сыну в лицо и сказала, что сегодня вечером, наверное, его побреет. Ее собственный голос музыка не заглушала, но воспринимался он все же как чужой, но это было терпимо. Лилия в подвесном кашпо, казалось, вот-вот перевернется и упадет на пол. Надо же, как быстро она растет, прошла всего неделя, а уже появился новый побег, всё по одной и той же программе, делить и размножать, надо же, правда. Аннамария подошла к окну и открыла его. «Впустим немножко свежего воздуха», — произнес ее голос, а барабанщик «Слейера», как оглашенный, шарахнул по своим тарелкам. Она снова обернулась. «С этим фокусом, когда он как будто держит гитару, я могла бы выступать перед публикой, — подумала она. — Конечно, не перед любой публикой, только перед специалистами, сиделками, медсестрами и так далее, они-то точно знают, как трудно добиться такого равновесия. Это все равно что контактное жонглирование двумя стеклянными шариками». Действительно, Марио как будто держал гитару сам. Если бы он стоял, можно было бы предположить, что он играет какое-то безумное, бесконечное соло. Выражение его лица как раз подходило — и полуоткрытый рот, и лицо, которое в зависимости от того, как падает свет и под каким углом на него взглянуть, могло показаться и удивленным, и восторженным, и смертельно испуганным. Собственно, оно у него всегда выглядело так, словно он вот-вот запоет. Это она заметила, когда однажды смотрела по телевизору выступление хора, отключив звук. У Марио был совершенно такой же вид. За исключением вмятины на голове, как у водяных-каппа из японских сказок, у которых на затылке помещалось что-то вроде блюдца для воды. А в блюдцах — огуречный рассол или что-то подобное, подробности истории она уже не помнила и старалась по возможности мысленно к ним не возвращаться.
Она подождала, пока начнется следующая песня, их оставалось еще четыре или пять, потом своими пальцами взяла пальцы Марио и сыграла ими несколько нот на гитаре. «Динь-динь-дон», — вообразила она, но ничего не услышала. Ощутила только вибрацию струн, приятное чувство, по крайней мере, вначале. Спустя некоторое время ее пальцы и кожа на руках всегда краснели и покрывались пятнами, скорее всего это гитарные струны вызывали аллергическую реакцию.
Раздался звонок мобильного. Рингтон был специально выбран такой, чтобы пробиться даже сквозь ревущий трэш-метал: это был пронзительный крик ребенка. Его она установила несколько месяцев тому назад. С тех пор она редко пропускала звонки. Услышав крик, который на секунду даже прерывался, внушая ужас, когда ребенок, подавившись, заходился странным, неестественно тоненьким кашлем, она начинала действовать быстрее, чем обычно. Чтобы достать мобильник из кармана, ей теперь требовалось не более двух секунд. Вот и сейчас она за секунды выбежала из комнаты Марио и спасла орущий гаджет от печальной участи. Нажала «Ответить» и, поскольку на дисплее высветился незнакомый номер, назвалась полным именем.