— Ты только посмотри на него, — сказал Эрвин.
— Ага, — откликнулся Тони. — Вот и мне интересно, что с ним не так.
Я предложил идти дальше. Но стоило нам зашевелиться, как албанец ожил, попробовал встать, чтобы двинуться вслед за нами. Столкновение не прошло бесследно, и теперь между нами протянулись невидимые нити. Однако адреналин тем временем успел выдохнуться. Сидя на корточках, албанец возился со своим спичечным коробком. Потом, порывшись в карманах, он вытащил сигарету и осторожно положил рядом с собой на землю. Высоко над нами, в качестве образца текстуры какого-то иного мира, украшенного совершенно иными узорами, висела Луна. Иногда забываешь, что Луна существует и для других людей тоже. Из клуба доносилась «Барби-гёрл» группы «Аква».
— Он уже всё, готов, — сказал Эрвин. — Нализался. You been drinking too much, hm?[85]
Албанец заметил, что обращаются к нему, и поднял глаза на Эрвина. Подобрал с земли сигарету и предложил Эрвину. Тот покачал головой:
— Слушай, отстань от меня с этим.
— Да он спятил, черт бы его побрал, — добавил Тони.
Когда в конце улицы нас кто-то окликнул, я вспомнил, что уже слышал этот голос несколько раз, но он словно проходил мимо моего сознания. Это была женщина, и она маршевым шагом направлялась прямо к нам. Из клуба вышел человек в кожаной куртке. Он сел на припаркованный мотоцикл, и женщина изо всех сил постаралась не попасть в создаваемое им силовое поле. На руке у нее висела большая хозяйственная сумка, что посреди ночи выглядело довольно странно. Но не было никаких сомнений, что она идет к нам.
Она повторила то, что выкрикивала все это время, подошла ближе, удивленно взглянула на нас, а потом, хотя мы нисколько не мешали ей пройти, грубо протиснулась между нами — к тому, сидящему на земле. Она закричала на него, потом на нас, потом даже топнула ногой.
— Sorry, — сказал я. — English? Inglese? No italiano.[86]
На самом деле я понял по крайней мере обрывки ее речи. Она спрашивала, что мы сделали, что случилось, не забыв при этом выругаться.
Женщина заговорила по-английски. Это ее муж, сказала она. Что мы с ним сделали? У него же лицо в крови! С ним что, произошел несчастный случай? Или он подрался? Да что тут случилось, позвольте спросить? За ее спиной человек в кожаной куртке с грохотом унесся на своем мотоцикле.
— Не is an idiot,[87] — произнес Эрвин.
Женщина тотчас затараторила без умолку, но уже не так агрессивно. Завершив длинный-предлинный пассаж, она с трудом перевела дыхание и нагнулась к мужу. Вновь запричитала, наклонившись к самому его лицу, трижды укоризненно спросила его об одном и том же, а он покачал в ответ головой. Показал ей спичечный коробок и вздохнул. Она беспомощно развела руками, давая понять, что не в силах постичь ни весь этот мир, ни этих троих незнакомцев, ни собственного мужа. Ни к кому не обращаясь, понуро повесив голову, албанец опять сделал пальцами один из своих недвусмысленных жестов.
Мне бросилось в глаза, что усы у него куда-то съехали. Они что, приклеены? Или у него теперь как-то по-другому сидела челюсть? Может, она сломана — мало ли, Эрвин мог ударить сильно, если чувствовал, что его загоняют в угол.
— Не attack us. And not go away,[88] — объяснил Тони.
Разумеется, я знал, что на самом деле Тони совсем не так плохо говорит по-английски, но понял, зачем он это делает: чем меньше словарный запас, тем меньше поводов для столкновения.
— Не is not right, — ответила женщина. — You hurt him![89]
Затем последовало несколько фраз на итальянском.
— Sorry, — сказал Тони. — But he attack us. Not other way round.[90]
— О, Мадонна, — выдохнула женщина.
Она отерла уголки глаз. Оказывается, она плакала. Мне от всего этого стало неловко, и я спросил: «Is he Albanian?»[91]
Женщина посмотрела на меня так, будто я спятил.
— Не attack us, — повторил Тони.
Женщина попыталась поднять своего мужа, но тот обмяк и медленно осел, напрасно она тянула его за руку. В конце концов она сдалась и только сдернула с него грязный серый пиджак. Открыв хозяйственную сумку, она достала оттуда другую одежду и принялась переодевать мужа. Тот не сопротивлялся. Она подождала, желая убедиться, что чистая одежда на него подействовала, потом снова попробовала его поднять, и действительно, на сей раз это ей удалось. Он еще немного пошатывался, но не падал, переставлял ноги и кое-как зашагал.
— Sorry for the trouble,[92] — сказал Эрвин и отошел в сторону.
— Да, sorry, — подхватил Тони.
Теперь мне показалось немного смешным, что мысленно я называл этого человека албанцем.
Так как же его зовут, спросил я. Но женщина уводила его молча, не обращая на меня внимания. Дело у них шло небыстро, потому что муж ее постоянно кренился то в одну, то в другую сторону, но женщина, несомненно, имела некоторый опыт, умело поддерживала его и вовремя возвращала в вертикальное положение.
Минут через двадцать им пришлось сделать перерыв. Мужчина сел на бордюр. Мы по-прежнему стояли и ждали. Три пары глаз на ночной улице. Тут появился какой-то пожилой человек — он проезжал на велосипеде и остановился, узнав эту пару. Остановившись, он посмотрел на нас, ничего не понял из увиденного и стал расспрашивать женщину. Она показала в нашу сторону и принялась объяснять.
— Черт, — сказал Тони. — Он идет сюда, к нам.
И спрятался за Эрвина.
Но пожилой человек повел себя вполне дружелюбно. Он воздвигся перед нами и строгим тоном осведомился, что здесь произошло, однако когда мы спокойно, никого не обвиняя, все ему объяснили, он явно успокоился. «Бедный Маттео», — вздохнул он, покачав головой и указывая на сидящего на асфальте «албанца». «Так вот, значит, как его зовут», — сказал я. «Si, Маттео», — повторил он. А откуда мы? Из Австрии. Ах, вот как, он знает немного по-немецки. Он продемонстрировал нам свои познания, и мы его похвалили. Фразы почему-то были сплошь о фруктах. Он вернулся к сидевшей поодаль паре и заговорил с ними, качая головой и успокаивающе разводя руками. Наше присутствие было уже лишним. А потому, подождав еще столько, сколько подсказывала вежливость, мы вернулись назад в отель.
Ночью с моря принесся дождь. Иногда откуда-то издали доносился гром, но по большей части я слышал только непрерывную барабанную дробь дождевых капель о подоконник — тихий стук моего личного счетчика Гейгера, отмечающего уходящие ночные часы. Итак, утром мы едем домой. Нам предстояло еще закупить еды на дорогу. Чем сильнее наваливалась усталость, тем больше овладевали фантазии о том, как я точно попадаю албанцу в кадык, ребром ладони, несколько раз подряд. Соскальзывая наконец в сон, я успел заметить, как далекая гроза испещрила пятнами все плоды во фруктовой вазе на столе.
Когда я проснулся — около семи — за окном уже бушевало солнце. Подушка насквозь промокла от пота. В узеньких переулках возле отеля перекрикивались дети, кроме того, откуда-то доносился такой скрежет, словно все человечество этим утром отправилось куда-то на дребезжащих телегах. Я заметил, что мои наручные часы — я забыл снять их на ночь — отбрасывают крохотный солнечный зайчик, и какое-то время играл, запуская его туда-сюда по стенам, на радость воображаемой кошке. Потом встал, выглянул из окна и обнаружил совсем рядом с отелем внушительной высоты старинную церковь, на которую вчера вечером не обратил внимания: ее портал в точности походил на рот учителя Лемпеля из «Макса и Морица». На дереве, прямо перед моим окном, среди ярко-зеленых листьев прыгала маленькая птичка. Но я был еще без очков и потому воспринимал ее лишь как колыхание ресниц в зеленой кроне.
В восемь я спустился завтракать. Коридор гостиницы с его многочисленными зеркалами выглядел неправдоподобно просторным. А рядом с дверью лифта откуда-то взялся огромный диван. Вместе со мной в лифт вошла молодая парочка, одетая для игры в теннис. Запах еды, стук тарелок. Официант спросил у меня, из какого я номера, и мне пришлось взглянуть на ключ, чтобы вспомнить.