— Спасибо, — сказал Пауль.
Он снова уронил голову на шарф, сложенный в виде плоской чаши, только из ткани. Ему пришло в голову, что шарф — неопровержимое доказательство, которое он может предъявить официанту и даже дать его понюхать, и тогда он поверит во всю эту историю с женщиной. Но потом такой прием показался ему неуместной и недопустимой «помощью зала». Сначала ему нужно позаботиться о себе. Отдохнуть, собраться с силами. А потом попытаться добыть следующую дозу, хотя бы немного. Не столько, сколько в последнее время, хватит и одного хорошего улова. Ну, может быть, двух, если расфасовки будут маленькие. Он облизнул губы и попытался вернуться в сон о груше. Но заснуть больше не мог. За окнами уже стемнело. Доброе зимнее время. Мысленно Пауль обходил все места, где ему предстояло побывать сегодня вечером, этапы мучительного пути. Но потом вспомнил другое. В бумажнике у него лежала фотография. Фотография той самой женщины. Он был уверен, что снимок у него с собой. Она сама ему подарила, не так давно. Он открыл глаза и, тяжело дыша, выпрямился и подозвал официанта, который подошел с несколько презрительным, но все же заинтересованным видом.
— Ну, что?
— У меня есть фотография, — произнес Пауль. — В качестве доказательства. Сейчас покажу. Смотри. Вот.
Он достал бумажник и принялся в нем рыться. И среди мятых купюр довольно долго перебирая онемевшими пальцами и не находя, наконец обнаружил на ощупь маленькое фото. Протянул его официанту. Тот поднес снимок поближе и стал рассматривать.
— Очень хорошенькие, — сказал он и любезно улыбнулся. — У меня тоже есть.
Он также вытащил небольшой бумажник и извлек оттуда несколько фотографий. На одной была запечатлена белокурая девочка со стрижкой «под горшок», на другой — мальчик, который делал вид, будто играет на маленьком велосипеде, как на гитаре.
— Магда и Юлиан, — сказал официант. — А твоих как зовут?
И с этими словами он положил фотографию, которую Пауль предъявил ему в качестве доказательства, обратно на стол. На ней были двое незнакомцев. Двое мальчиков, примерно семи и десяти лет, оба с черными кудряшками. Они махали кому-то, глядя в камеру, и, казалось, кричали что-то фотографу.
— Клянусь, она прямо сейчас там, в моей квартире! — сказал Пауль официанту и попытался схватить его за руку. — Она сейчас там и следит за тем, чтобы…
— О, Господи! — официант отпрянул. — Ну, хорошо. Думаю, тебе пора.
Пауль встал, одним движением смел со стола заколдованную фотографию, сделал шаг назад, наткнулся на стул, который в свою очередь наткнулся на другой стул. Повсюду вещи! Он попытался придать лицу непроницаемое выражение. Здесь так трудно дышать. С ратуши донесся удар колокола, возвестивший следующий полный час.
ЖИВЫЕ
Я знаю одного человека лет шестидесяти, который ни разу в жизни не видел покойника. Работает он в Граце и, по крайней мере, по совместительству, занимается писательским трудом. Это тоже не упрощает дело.
Ближе к тридцати он, по его собственным словам, стал притворяться, будто видеть покойников ему случалось. При этом он имел в виду, что ему уже доводилось видеть умерших животных, например, кошку или черепаху. О том, что метод этот абсолютно непродуктивен, ему, разумеется, было известно, но что ж ему оставалось делать? Тогда еще не существовало доступных в любой момент фотографий и видеороликов, которые можно было бы при желании без помех посмотреть. А еще тогда же он начал лгать, в том числе о том, что девяти лет отроду якобы видел своего покойного деда на смертном одре. Это он утверждал во времена выхода в свет своей первой книги, около тридцати лет тому назад.
Однажды, по его словам, он стал свидетелем некоего непонятного, пограничного случая.
В очень холодный январский день 1998 года он увидел бездомного, лежащего на улице рядом с затейливым многоэтажным стеллажом для велосипедов возле Центрального вокзала Граца. Человек этот, несмотря на ледяной холод и метель, был одет несообразно легко. Возле него суетились двое полицейских, один из них говорил с кем-то по рации. По словам знакомого, человек этот вполне мог замерзнуть.
Часто он спрашивал себя, почему другие еще в молодые годы видели мертвых, а он — до сих пор ни разу, ни единого. Так вот он, мол, и живет уже столько лет, ежедневно влача на себе этот груз, так и норовя предстать обманщиком в глазах других: ведь если сказать, никто же не поверит, просто стыд какой-то. Если бы окружающие только догадывались, сколь глубоко сокрыты от него основы мироздания, сколь абсурдна его невинность, избежавшая всякого соприкосновения с исконным, первобытным опытом посвящения в тайну смерти, сколь безнадежно он незрел… Только в некоторые мгновения случается, что он и сам начинает верить в собственную ложь, и тогда, привычно повторяя все вымышленные детали, он видит перед собой отчетливые, истинные образы ложных воспоминаний: старика на смертном одре в зале прощаний, будничную и прозаичную в своей бесцветности кожу его лица, ненатурально сцепленные руки, заострившийся кончик носа.
В тот день, когда мой знакомый доверил мне свою тайну, я как раз поправлялся после тяжелого гриппа. Помню, он еще заметил, что под глазами у меня залегли темные круги, а щеки немного ввалились. А когда мы с ним в легкий снегопад переходили какой-то перекресток, он внезапно протянул руку, чтобы, как я понял позже, поприветствовать друга, шедшего ему навстречу. Однако в первое мгновение мне показалось, будто он хочет указательным пальцем дотронуться до кончика моего носа, «пип!», и я — то ли от усталости, все еще не покидавшей меня после перенесенной болезни, то ли из сочувствия к только что услышанной его исповеди — замер на месте и приготовился ощутить прикосновение его пальцев. Я подумал, что это было бы вполне логично. Он же ни разу в жизни не видел мертвых. Значит, такая эксцентричность положена ему по праву. Но вдруг оказалось, что он всего-навсего помахал рукой человеку, которого я не знал.
Мы разошлись на Южно-Тирольской площади, и каждый из нас утратил какую-то маленькую пограничную область, а земля предстала нам гигантским магнитом, притягивающим с неба снежинки.
Кончик моего носа не удостоился спасения и сам это чувствовал.
Я еще раз помахал рукой своему приятелю. Тут он старинным и оттого особенно элегантным жестом приподнял шляпу, а затем — кто знает, почему с нами иногда такое случается, — провел указательным пальцем себе по горлу, словно говоря: «Голову долой!» Казалось, он и сам был удивлен этой нелепой, безумной выходкой, мгновенным помрачением рассудка. И тут же, точно прося прощения, выставил перед собой ладони и со смехом покачал головой, — да что, мол, за глупости я творю, повернулся и, смущенный, несколько наклонясь набок, словно стараясь уменьшиться в размерах, двинулся в сторону центра города. Думаю, тогда я впервые в жизни увидел человеческую душу без прикрас, в ее исконном, так сказать, одеянии для танцев. Мне было тридцать шесть лет.
СУЗИ
© Перевод Александра Белобратова
В туалете эротического клуба «Bang or Whimper»[95] шестнадцатилетний Марсель Лобль написал номер своего телефона на стене кабинки. За полчаса до этого он и его друзья Макс и Даниэль прошмыгнули в заведение: поглазеть на женщин, которые как безмолвные посланницы эротических Sci-Fi-каналов расхаживали между столиками; удалось им пару минут попялиться и на неожиданное чудо на металлическом шесте: на голую женщину, которая, зажав согнутыми коленями штангу, висела в метре над подиумом. Она торчала на шесте, словно роскошный живой ветвящийся Python.[96] Вот только аплодисментов было не слышно — народ кругом был, должно быть, здорово впечатлен увиденным. Ну а потом появился тот мужик. Огромный и бородатый, с таким здоровым цветом лица. Он без особого шума, заботливо и без суеты выставил подростков из клуба, молчаливо сочувствуя их положению.
Марселю повезло, он как раз стоял в сторонке и смог незаметно улизнуть в туалет. Друзья, наверное, уже ждали его снаружи, на холоде. Разумеется, ему следовало к ним присоединиться: вечер ведь состоялся, ему удалось увидеть будущее.