— Кстати, — спросил Шойх, — в какой из верхних комнат вы жили?
Я подумал и помотал туда-сюда головой, но выражение его лица не изменилось.
— Окна выходили на улицу или в сад? — стал подсказывать мне Алекс.
— В сад, — произнес я, как будто это только сейчас мне вспомнилось.
Братья переглянулись.
— Точно, вы же только что были в саду, — сказал Алекс.
— Знаете, показать вам вашу бывшую комнату будет не так-то просто, — признался господин Шойх. — Я вовсе не хочу вас обидеть, господин Ульрихдорфер, простите, Ульрихсдорфер, но дело в том, что теперь там живет Иеремия. Мы меж собой зовем его Джерри.
— О, ничего страшного, — принялся уверять я. — Мне просто хотелось еще раз увидеть свой бывший дом. И он оказался совсем не таким, как запомнился.
В прошлом, прибегая к подобным, несколько укоризненным, формулировкам, я не раз добивался успеха. Но сейчас все было тщетно.
— Слушай, но мы же можем его попросить, — предположил брат.
Господин Шойх склонил голову к плечу, потом потряс ею:
— Нет, это только выведет его из равновесия.
— Да-да, это верно, — согласился Алекс. — Но он, — Алекс показал на меня большим пальцем, — пришел в дом своего детства, он волнуется, и не может зайти в свою бывшую комнату, даже на секунду. Возможно, будет лучше, — с этими словами он тронул меня за плечо, — ему об этом сказать.
Какое-то время все молчали. Я заметил, что тарелка с тортом теперь стоит на полу, прямо у моих ног. Не помню, чтобы я ставил ее туда.
— Ваш сын нездоров? — спросил я.
— Наш сын? — переспросил господин Шойх.
— Он был добрый мальчик, — сказал Алекс.
— Нет-нет, — возразил господин Шойх. — Там наверху живет Иеремия. Он лишился пальца.
— Пальца?
Господин Шойх с братом переглянулись. Решение они приняли безмолвно. Господин Шойх вздохнул, поднял руку и показал мне средний палец, fuck you.
— Не пугайтесь, — успокоил он. — Вот этого. Вот этого пальца у него нет. Видите?
— Да, это было ужасно, — вставил брат. — Не только сам факт, что он лишился пальца, но и то, как это…
— Послушай, я же сказал, не знаю, надо ли посвящать постороннего во все эти подробности, — перебил его господин Шойх.
— Раз уж мы начали, — заявил брат, — то должны и… Иначе это нечестно, ведь так? — И тут он обратился ко мне:
— Он отгрыз себе палец. Потихоньку, помаленьку.
— Потихоньку, помаленьку?
— По тому, как ты это описываешь, получается, будто палец у него каждый раз отрастал заново, — запротестовал господин Шойх.
— Я хотел сказать, что он это сделал не сразу, — со смехом поправился Алекс. — Не в состоянии аффекта, а годами, медленно, непрестанно и неустанно.
Он сделал жест рукой, словно режет что-то невидимое на тоненькие кусочки.
— А как он это сделал? — спросил я.
— Как сказать… По маленькому кусочку, исподволь, раз за разом.
— И все это именно в вашей бывшей комнате, — подчеркнул господин Шойх.
— Да, гм, как сказать… — повторил его брат, и на лице его промелькнуло выражение глубоко затаенной боли.
— Все дело в этих медленных переменах, которыми так богата жизнь, — сказал господин Шойх. — Трудно справиться не с быстрыми изменениями, а с вот такими, долгими. Каждый день тебя становится немножко меньше, и так на протяжении пяти лет. А потом пальца-то и… Не знаю, почему это так пугает. Я хочу сказать, что мы смотрели, не отворачивались. Мы же заботимся друг о друге.
Алекс согласно затряс головой.
— Наверное, это вроде как в фильмах про тюрьму Алькатрас, — продолжал господин Шойх, — где герои десятилетиями чайной ложечкой роют подземный ход или вроде того. И подземный ход с каждым днем растет, ну, на сколько миллиметров, как ты думаешь, Алекс?
Брат пожал плечами, одновременно подняв брови, потом его лицо приняло выражение задумчивое и вместе с тем сосредоточенное; очевидно он подсчитывал в уме. Наконец он произнес:
— Ну, ничтожно мало. Максимум на один-два миллиметра в день.
— Да, и…
— А то и вообще не увеличивается, — добавил Алекс.
— И так мы себе это объясняем, — произнес господин Шойх. — Но, в конечном счете, истина, разумеется, известна одному Господу Богу.
— Именно так, — поддержал его брат.
И они оба впились в меня глазами.
— Вот это да, — сказал я, — Это же в самом деле…
Меня охватило глубочайшее разочарование. Вот так, наверное, чувствует себя тот, кого снова и снова изгоняют из собственного дома.
— Да, тут есть отчего испугаться. Там, наверху, в вашей бывшей комнате окнами в сад.
— Вот этот палец, — повторил Алекс и еще раз показал тот жест. — А он же еще и самый длинный.
Оба они одновременно встали. Пытаясь хотя бы образовать с ними равнобедренный треугольник силы, я тоже поднялся с дивана. Но тут фотоальбом, который все еще лежал у меня на коленях, упал на пол. А когда я нагнулся за ним, из кармана у меня выскользнул «Станмастер».
Алекс нагнулся за ним.
— Смотри-ка, — сказал он и передал устройство господину Шойху.
Тот протер его рукой и принялся рассматривать, включил, выключил. Потом вернул мне.
— Так вы правда ничего не узнаёте? — спросил его брат, слегка приобняв меня за плечи.
Он мягко повел меня к двери.
— Не знаю, — ответил я.
— По-моему, очень и очень грустно, что вы вообще ничего не узнаёте. Ведь это означает, что ваше детство вообще не имеет опоры в вашем настоящем. Что оно существует единственно в вас самих, в ваших воспоминаниях. Видели качели в саду? Вы ведь их тоже не помните, правда?
— Ах, да, качели, разумеется не помню, — сказал я с грустной улыбкой.
— Вещь-то была далеко не дешевая, — сказал Алекс со столь же грустной улыбкой.
Мы остановились у входной двери.
— Я бы хотел поблагодарить вас, — произнес я, стараясь говорить тише. — Большое спасибо за то, что помогли мне воскресить мое прош…
— Да помилуйте, за что же, — перебил меня брат. — Нет на свете ничего печальнее, чем человек, который не имеет прошлого и потому без устали бродит по миру неприкаянный. И если удается внести свой малый вклад в то, чтобы таких людей на свете становилось меньше, то к этому нужно стремиться всеми силами.
Я перешагнул через порог и очутился в море солнечного света. День стоял жаркий, меня немедленно бросило в пот. Нетвердо держась на ногах, я двинулся к воротам. Выходит, и здесь не повезло. Не будет ни дома, ни уюта, постепенно и терпеливо вступающего в свои права после того хаоса, что неизбежно воцаряется на несколько дней после переезда в новое жилище, ни чувства защищенности, безопасности. А я ведь так старался, прикладывал такие усилия. Тщась преодолеть сопротивление тех, кого застал врасплох. Женщина наверняка приняла бы свою участь и смирилась с неизбежным последней, это было заметно по ее благородным чертам. Кто-то что-то крикнул мне вслед, и я обернулся.
— Подождите минутку!
Господин Шойх шел ко мне по газону. Его брат стоял на пороге, глядя на нас.
— Я сделал копию этой фотографии и хотел подарить ее вам, — сказал Шойх. — Но вы так быстро скрылись.
Он протянул мне фотографию. Я отступил на шаг.
— Брат думает, что вы вообще ничего не помните. Вот я и решил подарить вам этот снимок. На нем сад и задняя часть дома, какой она была пятьдесят лет назад. Тогда всей этой пристройки, — видите, вот тут, наверху, — вообще не было, хотя по фотографии это не очень заметно. Ну вот, сравните: вот этой штуки с зубцами нет на фотографии, видите? А вот вход в погреб, мы его прошлой зимой тоже замуровали. Думаю, это поможет. Иногда нам требуются простые подручные средства. Так вы, может быть, заново построите свои старые воспоминания. Потому что нельзя же в самом деле жить с совершенно пустым прошлым, это было бы слишком жестоко.
— Спасибо, очень любезно с вашей стороны, — произнес я.
— Нельзя так жить — без единой зацепки, нельзя быть таким потерянным, совершенно затраханным.
Мы стояли, глядя друг на друга. С минуты на минуту я ожидал, что он либо обнимет меня, либо бросится на меня с кулаками, но он не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он извлек из кармана брюк чайную ложечку и провел большим пальцем по ее скругленному краю.