Я глядела на три огромные витрины и старалась представить себе, какие глаза смотрели там, где теперь зияют пустые глазницы, рассматривала форму черепов, пытаясь понять, что это были за люди, навечно приникшие теперь к стеклам витрин. А вот и белый камень виднеется под алтарем. На нем рубили эти головы. Тогда я еще не знала, что безвыходность и есть единственный путь к спасению от ужаса. У меня закружилась голова, и я решила, что, пока я нахожусь в Отранто, надо бы поостеречься этой экспозиции смерти, выставленной здесь в течение столетий.
Вернувшись к мозаике, я задумалась, почему король Артур изображен именно на козле. «Не знаю, — сказал студент. — Может, потому, что Артур — король Грааля, а Грааль хранил кровь Христову, кровь жертвенную. Козел же — символ жертвоприношения. А может, потому, что Артур был провожатым на пути в царство мертвых». Тут он замолчал. Я тоже ничего не ответила.
Тогда я еще совсем мало времени прожила в Отранто, но поняла, не знаю почему, что этот парень из Франции был последним, кто говорил со мной ясно и прямо. С этой минуты жизнь моя потекла между демонами и человеческими существами, которые отметали любую мысль о сверхъестественном. Я угодила между двух параллельных миров, никак друг с другом не сообщавшихся. Мои метания внутри этого чувственного манихейства[12] облегчал светловолосый доктор: он был для меня дверью между двумя мирами. Этому поборнику реализма выпало подбирать шифр к замку двери, ведущей на территорию, которую я не могу описать. Ветер, смешанный с солеными брызгами, может и вправду унести меня туда, но мне впервые ни капельки не страшно.
Бог, играющий в кости, устроил так, что я увидела покойного органиста, которого все считали живым, потому что встречали на бастионах. Благодаря той же божественной забаве я узнала, что человек, которого я называла белокурым доктором, и к которому приходила, как только начинались удушья и головокружения, на самом деле сын органиста. Если я не скажу правды, пусть на меня обрушатся остатки башни, наполовину уже снесенной ветрами и морем. Мне все равно никто не поверит. Ну и пусть. Мне нечего бояться, я появилась с другой стороны, оттуда, где не с кем биться об заклад. Если Бог, играющий в кости назначил мне объяснить миру, что этот город останется недвижен и неизменен в веках как символ бессмысленной жертвы, я это сделаю. Я напишу и расскажу об этом всем, и не посмотрю, что истории о призраках не принято ни записывать, ни рассказывать: их держат в тайне, пряча от шарлатанов.
Французский студент показался мне тогда просто чудаком, знающим толк в небылицах. Его истории не произвели на меня никакого впечатления, потому что я еще не понимала, о чем он, собственно, говорит. Он толковал, что мозаика была для Отранто пророчеством жертвы. Он шел рядом со мной, низко склоняясь над мозаикой и то и дело нагибаясь, чтобы показать мне очередной сюжет или деталь. А я не поняла, что он и сам был пророком всего, что здесь произойдет со мной. Он рассказывал о вещах, которые я только сейчас начинаю понимать.
Я скажу всем, что теперь знаю тот полуденный час, когда появляются демоны. Я перестану прятаться в тень домов с высокими стенами. Только кому же мне сказать все это, как не самим демонам? Мне надоело их кружение. Пора перестать быть простым зрителем в их спектакле, пора начать разговаривать с ними. Я отправлюсь на поиски того старичка и бутылки масла, что оставил он у моего порога, и не попадусь больше в сети ни к каким видениям. Если Бог играет в кости, то нечего спрашивать у него правила игры. Я пойду на риск и брошу вызов тому случаю, что лежит в основе всего здесь происходящего. Разве не могу я изменить события, в которых мне предначертано участвовать, разве не могу переадресовать их и придать им новый смысл? Почему бы мне не разыскать тех людей, которых я не знала до сих пор, и о чьем существовании даже не догадывалась? Все это было мне недоступно, пока доктор не рассказал о своем отце.
12