Моя любовная история обернулась для отца странной субстанцией по имени арсенат меди. Маме все это было безразлично. Она всегда знала, что я не смогу жить в этой стране, и говорила, что мне предназначено уехать, то есть, вернуться. Пока мама была здорова, она часто рассказывала мне историю загадочного семейного документа. Когда я достаточно подросла, она показала мне пергамент со словами: «Там, между строк, словно открыта дверь».
Прошло много времени, и Ахмед сказал мне «Бог послал турок, чтобы сбылся его каприз, и мозаика обрела смысл. В тот день солнце сияло над Саленто, как никогда. Невероятный свет». Мама рассказывала, что ее средиземноморский предок был первым в их семье, кто научился огранке алмазов. От него и пошла та ветвь, которая закончилась на мне, и это он принес семье богатство, уже почти растаявшее. Бабушка была очень богата, но разорилась. Однажды гадалка сказала бабушке и матери, что деньги не удерживаются у нас потому, что везение и благополучие нашей семьи началось с преступления, повлекшего за собой долгие скитания по морям. И вовсе не богатство определяло судьбы членов семьи, и огранка алмазов была для них не просто заработком: таким образом они бросали вызов Невозможному, состязались с Богом-шутником, который в одно яркое солнечное утро повернулся спиной к морю. У отца есть картина, где усталый, сгорбленный человек, отвернувшись, уходит от скал, за которыми виднеется город. Город кажется сошедшим с одной из фресок Симоне Мартини, а человек похож на автопортрет Рембрандта из музея Уффици. Город явно вымышленный: в нашем доме сведения об Отранто имелись только в книге Итальянского Туристического клуба 1937 года издания, посвященной южным районам Италии. Там о городе говорилось в короткой аннотации на 109-й странице с несколькими черно-белыми фотографиями. Одна фотография мозаики, другая — соборного нефа и третья — вид города и порта с птичьего полета. Никакой другой информации ни у меня, ни у отца не было, и он нарисовал крепостные стены, которые могли бы принадлежать любому городу. Никто не заботился о том, чтобы раздобыть другие книги, и Отранто оставался городом без лица, словно мы из поколения в поколение стремились защититься от его чар. Впервые я увидела эту мозаику во Флоренции в одной из книг по искусству: большое цветное изображение раскладывалось на четыре страницы. Помню странное ощущение, охватившее меня: я боялась вглядеться получше, чтобы не открылось что-то такое. В то время я училась во Флоренции и не планировала сразу отправляться в Отранто, хотя и знала точно, что приеду сюда. Время меня образумило, и я уже не могла просто так сесть в поезд и поехать. Я решила, что отправить меня в Отранто должен случай, а не моя собственная воля. Я приобретала мастерство и уже прекрасно знала мозаики Равенны. Теперь наступила очередь мозаики Отранто, и я получила туда направление.
В детстве я была уверена, что в Отранто идут все поезда, плывут все корабли. Я мечтала, как проплыву мимо берегов Нормандии, увижу вдали страну басков, побуду в Лиссабоне ровно столько, сколько нужно, чтобы посмотреть город, и возьму курс на Танжер. Я представляла себе, как буду писать отцу длинные письма о переливах цвета, которых он никогда не видел, и мои приключения станут для него приключениями красок. Я расскажу ему, сколько оттенков у моря, как меняют цвет горы на горизонте. И пока я пишу ему длинные письма, корабль через Средиземное море приплывет в Отранто. А там я напишу роман о приключениях нашего предка в конце XV века. И я буду искать встреч с привидениями: я ведь читала Замок Отранто. Я наснимаю кучу фотографий и пошлю их маме. Пусть смотрит, она ведь не очень любит читать. И она увидит, как выглядит ее замок, кафедральный собор и мозаика. В детстве я верила, что тот замок, что виднелся на фотографии в книжке, принадлежал нам. Мы, правда, сдали его туркам, но только после храброй обороны. Здесь, проходя по городу, я часто ловлю на себе взгляды людей, считающих меня чужестранкой, которая приехала слишком издалека, чтобы понять эти места. И тогда я возвращаюсь памятью к серым дням, проведенным в одиночестве детской за мальчишескими играми в сражения и осады. Отец сделал мне замок из гипса, и выглядел этот замок довольно странно: у него не было ни зубцов на башнях и стенах, ни подъемного моста. Посреди замка имелся двор с внутренними постройками, и это придавало замку вид деревеньки с маленькими окнами и террасами. Когда я приехала в Пулью[14] и увидела крепость, оказалось, что она выстроена точно так же, как макет, сделанный отцом. Это был замок моих детских игр. У моих родителей, кроме меня, не было детей: после родов мама перенесла сильную депрессию, и отец говорил, что именно тогда она начала слышать «голоса». Потом все как будто прошло, и мама занялась моим воспитанием, молчаливая и легкая, как всегда. В лаборатории она работала только по утрам. Она научилась гранить камни наперекор бабушке, которая считала, что эта работа не для нее, и что от вспышек и отблесков бриллиантов может повредиться рассудок. Но мама упрямо твердила, что это сильнее ее, и только работа дает ей какое-то подобие облегчения. Так продолжалось довольно долго. Видимо, слишком долго для такой женщины, как мама. Каждое утро она уезжала на работу и возвращалась только после обеда. Я уже знала время ее возвращения и ждала у двери, не покажется ли вдалеке бледно-желтый фонарь ее велосипеда, который порой был почти невидим из-за внезапно опустившегося тумана.