Из событий того дня я помню еще, что поднялась со стула и начала петь какую-то песенку. Я пела все громче и громче, я уже почти орала, в надежде на то, что в соседней комнате хоть что-то пошевелится, стукнет, и мамины ноги примутся, наконец, раскачивать кресло. Небо очистилось от облаков и засияло такой синевой, какую в наших краях невозможно себе даже представить. Но ничего не произошло. Все осталось без движения, и я заплакала. В этот день я поняла, что не смогу жить в таком месте, где солнце с трудом пробивается сквозь облака, где море такое холодное и такого безжизненного цвета. Я сбегу отсюда. И потом — все равно у меня такая судьба. Или так выпал случай. Это я понимаю только теперь, в священном городе, где свет не дает передышки, насыщая все цвета и населяя улицы призраками.
Голоса маяка Нордвик походили на голоса Змеиной башни: скорее, вихри звуков, чем отдельно различимые звуки. Они были похожи на пение. Я слышал их, они провожали меня до самого Змеиного маяка, и я с наслаждением вдыхал в темноте запах моря. Они казались смешением говорящих и поющих голосов, которые сплетались, как затейливый узор на молитвенном коврике.
Она попала в эти звуковые вихри в один из серых северных дней. В этот день дул ветер, и дюны Нордвика казались белее обычного.
Вихри унесли ее, как последний легкий листок дерева с бесконечными корнями. Она оказалась здесь, под лазурным небом, у зеленого пенного моря. Но ее судьба была уже решена. Тот, кто попал в мир «голосов», будет ими унесен, и сделать тут ничего нельзя.
Я видел, как она скользила к горизонту. По Отранто она прошла, как видение. Парни соперничали друг с другом, чтобы, только коснуться губами ее глаз.
Но «голоса» увлекли ее за собой. Навсегда. Они сплетались причудливо, как лучи света, отраженные гранями бриллианта.
XIII
Я изумилась, снова увидев его: ведь прошло уже столько времени. Он все так же опирался на узловатую палку. Сначала я не поняла, кто это, и только когда он помахал мне рукой, узнала старика из Галатины. На этот раз я не позволила ему просто так уйти, подошла к нему и попросила проводить меня до церкви Сан-Пьетро. «Пойдемте помедленнее, я уже стар, и ноги плохо слушаются. У вас еще цело масло, которое я вам принес?» И, не дожидаясь моего ответа, удовлетворенно закивал головой. «Синьора, как вы нашли Отранто? Вам понравился город?» Я сразу спросила, как его зовут, и почему он вернулся. «Как почему я вернулся? Вы же сами позвали меня сюда из Галатины. Я получил записку, что меня ждут в Отранто, в том же месте, на площади, и что синьора хочет со мной поговорить. Я уже много лет не получал почты. На конверте стояло мое имя, то, под которым я записан в муниципалитете: Антонио. Меня никто никогда не называл Антонио. И фамилия была тоже моя. У нас в деревне не пользуются фамилиями: у нас в ходу прозвища.
Их дают по приметам: высокий человек или низкий, или имеет какой-нибудь изъян; есть у него огород или оливки, телега или скотина. И потом, я не умею читать. Это почтальон сказал мне, что на конверте написаны мое имя и фамилия. За много лет я ни разу не встречал этого почтальона, должно быть, он нездешний. Я ему сказал, чтобы он распечатал письмо и сам прочитал. Там лежал листок, и на нем было написано об Отранто и о площади перед церковью, или перед кафедральным собором, как вы ее зовете. Я вспомнил, что уже видел вас однажды, но это было давно. И я подумал, что теперь в церкви все в порядке, пол стал снова таким, каким он был. И я смогу поглядеть на него, синьора, если не очень вас побеспокою. Видите ли, это очень старая история. В Галатине у меня есть дом. Но я родился здесь, за церковью, в детстве я из окна видел эти камни. Потом я уехал. Познакомился с девушкой из другого города и решил жениться. Но отсюда хотелось уехать, потому что день ото дня море пугало меня все больше и больше. Такой меня одолевал страх, что я не мог ни смотреть на море, ни слышать его плеск. И я уехал туда, где не было моря. Нашел дом в Галатине, завел скотину, и оливы у меня были — грех жаловаться! А вот детей не было, не рождались даже девочки. В деревне жила женщина, к которой обращались, если не было детей или вообще сильно не везло. Понять ее было трудно, потому что она засыпала на полуслове. Тогда ей умывали водой лицо, и она снова начинала говорить, не открывая глаз. Она сказала, что мне не надо бояться моря, потому что с моря больше никто не придет. Надо вернуться и много молиться. И я вернулся, синьора. И у входа в церковь снял башмаки, запачканные грязью, красной, как земля под моими оливами. И я увидел всех этих чудищ, зверей, короля в короне и дьявола. Я вспомнил, как в детстве мне говорили: „Если видишь, что кто-то выходит из моря, беги что есть сил и не давайся в руки!“. Меня, синьора, этот пол в соборе по-настоящему спас. Мне было так хорошо, я брел и разглядывал все картинки, и дерево, и месяцы, и времена года, и слонов. Там было море и земля, и король в Корине, и брат, убивающий брата. И тут священник спросил меня, нравится ли мне мозаика. Голос его шел будто бы с самого неба, и я испугался, потому что не ждал, что кто-то задаст мне такой вопрос. Не нашелся, что ответить, и тогда он начал мне рассказывать, что означает каждая сцена. Он сказал, что, если идти и смотреть все по порядку, то это равносильно пути к спасению. В конце пути исчезнут все мои грехи. Это было давно, синьора, я тогда еще хорошо видел, не то, что теперь. Я объяснил священнику, что у меня нет детей, и что та женщина велела мне вернуться и молиться. Священник спросил, что за женщина, и я назвал ее имя и прибавил, что она плоха и часто теряет сознание, и за ней надо ухаживать: однажды она упала и сломала бедро. И тогда он сказал, что у меня будут дети. Я благодарил Господа, я был согласен даже на девочку. Но детей все не было. Моих рук не хватало, чтобы вести хозяйство. Тогда я снова отправился к той женщине, только пошел теперь один, без жены. И женщина сказала мне, что я, наконец, вернулся, и не боюсь больше шума моря. Но судьба испытывает меня за давние грехи. Когда здесь были турки, кто-то из моих предков заплатил за свою голову. Она так и сказала, синьора: заплатил за свою голову. Золотом. И турки не отрубили ему голову, а отрубили кому-то другому. А он свел дружбу с турками, и вся эта кровь его миновала. Потом, когда турок прогнал герцог Калабрии, он сбежал из Отранто в какую-то из соседних деревень, никому не сказав, что продался туркам. Женщина велела мне подождать, если хватит терпения, и обещала назвать эту деревню. Она ее назвала: то была Галатина. Я бежал от моря туда же».