Временами кажется, что турки здесь поубивали и разрушили все на свете. Козимино даже говорит о них по-особому, понижая голос, словно доверяя тайну. Турки ответственны за непроходимые ландшафты, за холодные зимние ветра, за разоренные церкви и дома. Турки разрушили и разбили все, даже фрески кафедрального собора. Все, кроме мозаики. Я не знаю, вправду ли эта церквушка на острове, где крики чаек кажутся голосами из несуществующего мира, тоже пострадала от турок. Да это и неважно. Теперь мне понятны слова французского студента, что мучение, ниспосланное Богом, играющим в кости, поставило это место в ряд святых мест мира. Обернувшись, я вижу, что башня слилась с удаляющимся ландшафтом.
«А вот и порт Бадиско. Хотите, расскажу его историю? Я ее хорошо знаю, и все, кого я сюда вожу, просят ее рассказать. А уж как расскажу, то дальше умолкаю и везу их внутрь. Там они выходят из лодки. Они не боятся, чувствуют себя в безопасности. А вот Энею было страшно, и святому Эмилиану тоже, а они были героями».
Ахмед мне как-то сказал, что доплыть сюда — все равно, что вернуться назад. Считается, что это место так и осталось задворками Европы с тех пор, как сюда приплыл Эней, прародитель рода Юлиев[15]1 От Энея до Римской империи, потом Священной Римской империи и до наших дней. С бухты Бадиско, должно быть, все и началось. Но эта легенда из всех самая примитивная и лживая. Такой была бы и мозаика, если бы означала только путь от первородного греха к спасению. Это не я так говорю, это утверждает, Ахмед, великий жрец здешних мест. Он велел мне — «если тебе когда-нибудь удастся туда добраться» — обратить внимание на фиговые деревья. Они посвящены Дионису. Культ Диониса до самой Индии завез Александр Великий. Эти деревья прибыли из Греции, как Эней. Порт Бадиско имеет два прочтения: прямое и обратное. Как мозаика, как все, что здесь происходит. Как Эней и Дионис. «Синьора, знаете, как говорится об этом месте в Энеиде? „Крепнет долгожданный бриз и приближается бухта Бадиско с храмом Минервы на горе“. Это поэт Вергилий».
Снова храм Минервы, снова бриз. Я вышла из лодки, и меня опалило солнце, иссушающее кожу, даже когда небо покрыто облаками. Странная тишина окружала меня, дикие скалы круто обрывались в море. И я подумала, что так и не нырнула с лодки, наверное, не была готова, все еще считала это место опасным. Хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать, пока Козимино не скажет, что уже пора возвращаться. Я решила больше не глядеть на берег и, наперекор тоске и страху перед неведомым, повернулась лицом к морю. На миг мне открылись Албанские горы, те самые, от которых отплывал Ахмед-Паша. На обратном пути я с моря любовалась бастионами, и во мне росла уверенность, что в городе меня ждут.
Да будет свет. Я видел, как от света загорелся корабль, угрожавший порту. Свет сделал белые стены города нестерпимо яркими. Он слепил глаза, заставляя щуриться, он смешивал очертания предметов, высвечивая их истинную сущность.
Да будет свет. Свет полуденный, смиряющий волны, утишающий ветры, сжигающий силы. Он все останавливает, обездвиживает, обнажает все страхи.
Да будет свет. И да поведает он о том, что должно случиться, если что-то может случиться. Свет со всеми его демонами. Животворящий свет полудня. Когда он набирает полную силу, от одного его луча могут понести девственницы.
Но в полуденный час, в момент наивысшего триумфа, животворящая сила растворяется в отречении, сном заканчивается ее живой трепет, слабостью ее полнота.
Пусть узнает чужестранка, что суд придет вместе со светом полудня, когда воля к жизни отступает, уходя в безразличие, как вода уходит в песок.
XV
Мама говорила, что в ее лаборатории свет перебегал от стола к столу неуловимыми сполохами. Стоило одному из алмазов дать блик от лампы, как этот блик тут же, как порох, вызывал беззвучную детонацию. Свет алмазов не создает теней, он тонок, как тысячи иголок, он ослепляет, надолго оставляя на сетчатке глаза темные точки. Если потом закрыть глаза, точки не исчезают и продолжают светиться.
Мама рассказывала, что часто, возвращаясь домой, она закрывала глаза и все еще видела эти светящиеся точки. Я никогда не была у мамы на работе и временами думала, что вовсе мама не занимается никакими алмазами и не работает ни в какой лаборатории. Эти сомнения стали посещать меня, когда, уже после ее исчезновения, нам пришло письмо из центра психического здоровья с запросом, почему мама перестала каждое утро туда являться. Отец сказал, что это было недоразумение, старая история, и что они, конечно, ошиблись. Он снова оберегал меня от истины, которая меня пока не касалась. Однако в ту ночь я всерьез засомневалась, не выдумка ли все это, и вправду ли мама занималась таинственной, магической работой. Сомнение было мимолетным, и потом мысль о маме в лаборатории снова стала привычной реальностью. Это была, скорее, реальность сна, но какая разница? Такая реальность ложится в основу романов, а романы подчас более достоверны, чем действительность. В романе жизни моей матери был этот сюжет: маленькая лаборатория, куда она отправлялась, когда туда поступали драгоценные камни. Отец рассказывал, что мама занималась только алмазами, хотя в лабораторию привозили разные камни со всего мира. Рубины из Богемии светились розовым светом, калифорнийские рубины — темно-красным. Самым ярким и красивым зеленым цветом отличались уральские изумруды. Аквамарин, привезенный из Сиама, был ярко-голубым, а ляпис-лазурь — синим с золотистыми вкраплениями. И ни один камень не был похож на другой. Обо всех этих камнях мама рассказывала отцу. Точнее, так утверждал отец, когда я донимала его расспросами, почему мама так мало говорит. Рассказывала она и об одном сотруднике из лаборатории, который безошибочно умел различать камни по цвету. Он без тени сомнения мог сказать, что это за камень, и отличить его от другого даже в том случае, когда камни всем вокруг казались абсолютно одинаковыми. И все это он проделывал на глаз, безо всяких инструментов. Он говорил, что искусство определять камни сродни искусству смешивать краски и получать нужный цвет. Одни лишь алмазы с их ослепительным, кощунственно белым цветом, не поддавались никакому определению. Их свет был самым чистым, и потому алмазы часто становились предметом поклонения. Тот мастер не мог отличить один чистый алмаз от другого: ведь абсолютная чистота не знает градаций. Свет и блеск этих камней невозможно было подделать. Его можно было только сравнить с ослепительными лучами солнца в далеких южных краях, где небо словно сжимается, когда солнце в зените.
15
Согласно античной мифологии, от легендарного защитника Трои Энея и его сына Иула ведет свое происхождение патрицианский род Юлиев.