Кто они? Не верилось, что раньше весь город ускользал от моего внимания. И где же те, с кем я разговаривала, кто сопровождал и поддерживал меня, когда силы мои кончались? Где все фантомы, старички с узловатыми палками? И самое главное: где Ахмед? Мое внимание привлек голос архиепископа: он читал по-латыни, месса была не итальянская. Он уже приступил к Introito[18]. Я обернулась: никто не выказывал удивления. Я обратилась к незнакомому человеку, сидевшему рядом со мной: «Ведь это латынь!». Он пожал плечами и ничего не ответил «Но мессы больше не служат на латыни!», — прибавила я. Однако никто не собирался мне отвечать. Свет смешался с дымом ладана, и от этого церковь преобразилась и стала непохожа на себя. Все формы предметов сместились, колонны приобрели странную кривизну, и архиепископ казался отделенным от всех пришельцем из другого мира. Я оглядела толпу, одетую в темное. Teigitur. Потом Memento. И Communicantes. Я откинулась на скамью и стала глядеть просто в пространство. Меня охватило ясное, презрительное спокойствие. Я не попалась в ловушку и вышла из нее с победой. И не позволю больше двойному смыслу проникнуть в реальность, в жизнь, в самую мою суть. Я отреставрировала мозаику, и по случаю этого события архиепископ служит мессу, на которой присутствует весь город. Да, но какой город был городом всех этих людей, одетых в черное. Я вгляделась получше: все в черном, все неподвижны, не шевельнут даже пальцем, и пристально смотрят в одну точку, как автоматы. Мне на ум пришла гофмановская история про Песочного человека. Когда мама ее читала, мне было страшно, но сказать об этом не хватало духу. Я кусала простыню, но молчала. А мама все читала, читала, как архиепископ, теми же размеренными фразами. О Господи, ведь это невозможно, дайте мне выйти из этого сна, я никогда не была в Отранто, я никогда не видела ни этого света, ни мозаики! Я ничего не знаю о турках, мой отец не умел рисовать… Заклинаю вас, не заставляйте меня слушать сказку о Песочном человеке! Однажды я так и сказала светловолосому доктору, когда еле добрела до него: подкашивались ноги. Было так страшно в темноте, и в мозгу все время крутилась история о Песочном человеке. Он не читал Гофмана, и ничего не понял: «Велли, а в чем там дело в этой сказке?». «Натанаэль — чувствительный, склонный к фантазиям ребенок, его детство омрачено рассказами гувернантки о колдуне, который кидает детям песок в глаза, пока глаза не вылезут из орбит». Кажется, начинает понимать, попросил рассказывать дальше. «Это очень сложная сказка. Она мне кажется сложной даже сегодня. Я всегда останавливала маму и просила объяснить. Мальчик Натанаэль считает, что Песочный человек — это друг его отца, алхимик Коппеллиус. Этот персонаж появляется в книге много раз. И еще в книге есть волшебник, который изобрел автоматическую куклу Олимпию. Доктор, я с детства боялась в нее превратиться». Белокурый доктор вглядывался в меня и силился понять. И я точно так же вглядываюсь сквозь дым от ладана в неподвижно сидящих людей, в священника. Per quem haec omnia… «Доктор, а если бы вам, как Натанаэлю, случилось в юности влюбиться в Олимпию, не подозревая, что она автомат? Ну да, он влюбился и потерял рассудок. И как раз в тот момент, когда он, наконец, освободился от этого жуткого существа и вернулся к своей прежней невесте, происходит трагедия. Глядя на город с башни, он встречает взгляд Коппеллиуса, и колдун понуждает его броситься вниз. Я увидела одну из башен замка, и мне стало страшно. Я снова кусала простыню, доктор, но ведь это не помогает…»
AgnusDei… Я на одном дыхании рассказала сказку белокурому доктору. А мне казалось, что я ее не помню. Она пряталась во мне все эти годы. В голосе архиепископа мне чудятся мамины интонации, и вся толпа кажется автоматами, как Олимпия. Обернувшись, я слышу звуки органа, расположенного справа от алтаря. Органист, которого я не могу разглядеть, начинает играть. Сезар Франк, «Прелюдия, фуга и вариации». Я встаю и иду к нему, расталкивая людей. Никто не обращает на меня внимания. Comunione, причащение святых даров. Теперь я хорошо вижу органиста: это он. И рядом с ним его постоянная спутница. Оглядываюсь кругом: вот белокурый доктор, вот сидят рядом Ахмед, старичок из Галатины и тот странный священник, что, не оглядываясь, прошел под моими окнами. В толпе много людей, словно сошедших с картин моего отца. Я протираю глаза и снова вглядываюсь. Свет, падающий из розетки, как пыль, рассыпается по всей церкви и мешает смотреть. Ко мне подходит белокурый доктор и осторожно берет за руку:
18