Я всегда знала эту историю. Может, я сама ее и сочинила, как падре Панталеоне свою мозаику с ее сюжетами о святости, насилии и мученичестве города Отранто, не подозревая, что все это сбудется тремя веками позже. Достаточно было того, что я знала о существовании Отранто и своего предка, приплывшего отсюда в Голландию. И об алмазах, из-за которых он пошел на убийство. Я знала о многих вещах, записанных в той книге, что мне пока не дано прочесть. Я сама была сейчас персонажем книги, в которой перепутались страницы, и потерялся порядок событий. Кто же прочел мне пророчества и легенды из этой книги? Слепец, подобный Тиресию или моему органисту? А не сама ли я придумала этот сюжет, раз за разом его меняя и перекраивая? Никто мне его не рассказывал: демоны ничего не рассказывают, а тот, кто с ними встретится, теряет рассудок. Я поняла, что женщина, возникшая посередине круглой камеры подземелья, была не просто похожа на мою мать. Она была одновременно и моей матерью, и той далекой несчастной, которой перерезали горло одним взмахом клинка. Той женщиной, что взглянула перед смертью на Ахмеда. Когда ужас, сковавший меня, немного отступил, и я смогла, наконец, обернуться, оказалось, что я не одна: за мной стоял слепой органист, которого белокурый доктор назвал фантомом своего отца. Он глядел в пустоту, в небо, и, наверное, видел его темным. Был ли этот человек отцом Джованни Леондарио? Теперь я знала, что он был любовником зарезанной Ахмедом женщины, и она родила ему сына, которого турки угнали в Константинополь. Там его освободили после того, как он выведал тайну света в гранях дивного алмаза, вывезенного из Индии неким армянином. Все, казалось, становилось на места. Или это тоже был плод моих фантазий и упорного желания навести порядок там, где царил хаос легких, все пронизывающих частичек света? Пока тот человек спал, Ахмед изрезал ему лицо, не ведая, что в тот же день убил мать его ребенка. Бог уготовал отцу тьму, даровав сыну ослепительный свет, сиявший издалека, со лба индийского божества. Бог, играющий в кости и всегда выходящий победителем, сделал так, что случай привел его в то место, где мечтали о свете. Я смотрела на мать, для которой свет был мечтой всей жизни. Я заглянула в ее глаза, не замечавшие меня, пока она была жива. Я попыталась подойти к ней, но стоило мне приблизиться, как контуры ее тела начали расплываться. Я снова отступила назад — и фигура матери стала обретать четкость и пугающую яркость. Она внимательно смотрела на меня, повернув голову в мою сторону, но глаза были лишены выражения, хотя явно меня видели. Вдруг на какой-то миг они оживились и взглянули вверх, словно что-то увидев. Это «что-то» отвлекло мое внимание, и в ту же секунду фигура матери исчезла, а я услышала приближающийся цокот копыт и поняла, что сейчас что-то должно случиться. Ко мне скакала шайка Эллекина, всадники без голов… Я ничего не видела, солнце слепило меня, долина растворилась в потоке света, в глазах замелькали какие-то тени, и они могли оказаться чем угодно, в том числе и порождением дурноты от зноя. Органист исчез, как исчезла женщина в столбе света. И я уже не могла сказать, кто она была: моя мать или та, которую в 1480 году зарезали в Отранто. Я снова осталась одна в пустынном месте, вдали от города. На память пришла первая встреча с Ахмедом, и меня охватил страх. Тогда он спрашивал меня о мозаике, о Капелле мучеников и о камне, увезенном с холма Минервы и хранящемся в крипте. По его словам, лишь немногие знали, что камень в крипте не настоящий. «Говорят, что настоящий камень где-то спрятали. Как можно выставлять такие камни на показ? Ведь на нем след жертвы: с него все началось, и на нем все кончается и замыкается».
Некоторые считают, что этот камень спрятан внизу в подземелье. В какой-то миг мне показалось, что ко мне осторожно подкрадывается Ахмед. Но если это действительно он, и глаза наши встретятся, то вполне может повториться то, что произошло пятьсот лет назад. И, как тогда, сверкнет его клинок, и этот отблеск канет, как камень, брошенный в пропасть. И я увижу, как хлынет моя кровь, и посмотрю ему в глаза. Кто знает, может, он век за веком повторяет один и тот же жест: ведь он был обречен искать меня, как искал мою мать, и после меня будет искать еще кого-нибудь. Цокот копыт приближался и нарастал. Я повернулась и вошла в подземелье. Там никого не было. Все было кончено. Ахмед оказался всего лишь тенью, и клинок не сверкнул; исчезла женщина, исчез слепой органист. Ничего не осталось. Тогда, в далекий день нашей первой встречи, Ахмед усадив меня под деревом, показал на солнце: «Говорят, боги умирают только в полдень. Потому полдень — время землетрясений. В момент смерти бога природа потрясена, все ее элементы приходят в смятение». Вот что это за час, час полудня, когда скрытые силы вселенной заставляют землю содрогаться, когда огонь извергается из жерл вулканов, и небо чернеет, как при солнечном затмении, которого так жаждали мои глаза. Так было, когда умирал Христос: земля задрожала, и небо почернело. И было это в час девятый, то есть от полудня до трех часов.