Мы вышли другим ходом на крылечко и двором на улицу. Деревня уже спала. Только кое-где мертвая тишина нарушалась сонным бреханьем собак,
-- Так вы к попу?-- спрашивал меня Антоныч.
-- Да... У вас теперь вся квартира занята гостями, а у попа есть свободный утолок.
-- Нашлось бы местечко... Гости-то, поди, к утру придут -- не придут. О, Господи помилуй,-- зевнул Антоныч в заключение.
Мы пошли с Вахрушкой обратно.
-- А ты все-таки схлиздил давеча, Антоныч,-- корил в темноте фельдшер своего партнера.-- Я совсем в дамки проходил...
-- Отвяжись, зуда,-- ворчал Антоныч, зевая.
В Зауралье, где раскинулись такия села, как Шатуново, "тысячные писаря" не редкость. Это очень влиятельный и солидный народ, не в пример заблудящим писарькам других губерний. Таким был и Антоныч, который, кроме своих прямых обязанностей, занимался хлебопашеством, приторговывал при случае и вообще умел сколотить копейку про черный день. Заветною его мечтой было попасть в земские гласные и в члены управы, чтобы этим путем развязаться с деревенскою "темнотой". В подтверждение своих мечтаний он любил приводить характерную поговорку: "Бог да город, чорт да деревня". Из таких писарей, действительно, организуются земския силы вторичной формации, и они вертят всеми делами, особенно в маленьких уездах, где некого противопоставить им.
Поп Илья, тоже был из тысячных зауральских попов; у него посевы достигали до 100 десятин, было двадцать лошадей, столько же коров,-- одним словом, громадное хозяйство. Но после смерти жены, оставшись одиноким человеком, поп Илья запустил хозяйство и начал сильно запивать. Постепенно все хозяйственное обзаведение перешло к Антонычу, а поп Илья угрюмо шагал по своему дому из угла в угол, как затравленный зверь. Эта история никого не удивляла, точно писарь Антоныч для того и существовал, чтобы перевести за себя все поповское добро.
V.
Винт в поповском доме продолжался. Выигрывал Василий Васильевич, несмотря на то, что делал постоянные промахи по части выходов, забывал обявленныя масти и вообще, выражаясь технически, плел лапти. Его партнер, доктор Атридов, возмущался, стучал кулаком но столу и орал на всю улицу.
-- Вы, друг мой, хуже старой бабы... да! Можно подумать, что вы меня подсиживаете с намерением... Это, друг мой, наконец, чорт знает что такое!
Старичок-становой не выиграл и не проиграл, поэтому все его лицо сияло одною добродушною улыбкой. Развалины закуски на столе, пустыя и недопитыя бутылки говорили о жарком деле.
-- Поп-то терезвый!-- удивлялся Вахрушка, выглядывая на игравших из дверей передней.
Я посидел около игравших и отправился спать в сарай, где на сене Вахрушка уже приготовил все необходимое. Мы улеглись спать; Вахрушка, выспавшийся днем, долго ворочался, зевал и, точно про себя проговорил:
-- Терезвый поп-то, а то он задал бы, телячья голова, хи-хи!.. У него какая повадка, у Ильи-то: пропустил две рюмки, глаза на крове и заходили, а потом этак, молчком, подойдет, да хлясь прямо в ухо... Вот какая привычка, телячья голова!.. Сперва-то он меня так удивил: за здорово-живешь так звезданул... А сам молчит. Ну, а уж потом я к нему вполне привык: как он ко мне начнет приближаться, я ему вперед кулак и показываю: "не подходи, изувечу на-смерть!.." Хи-хи... А так смирнящий, раздушевный поп, и, кажется, кожу с его сымай, как вот Антоныч его оборудывает. Так, зараза у кого какая, я так полагаю, телячья голова...
-- А ты пьяный разве лучше бывает?
-- Я-то? Я умнее делаюсь... Верно тебе говорю! У меня своя повадка: чем больше пью, тем умнее. И, хоть с кем хошь, могу свободный разговор иметь... Значит, телячья голова, вполне.
-- Когда содержимых будут отправлять?
-- Завтра утром.
Отрава не выходила у меня из головы: что-то такое непонятное стояло за этою странною старухой, отравлявшей целую "округу". Откуда она черпала свое дьявольское спокойствие? Тихая летняя ночь не давала ответа... Узко брезжило утро, и расплывавшияся полоски белаго света лезли к нам сквозь щели в крыше. Где-то звонко прокричал первый петух. Ему ответила десятка голосов. Последние петухи выкрикивали где-то, точно в глубине земных недр,-- это доносился петушиный голос с другого конца деревни. Собака перестали лаять. На улице глухо топотали просыпавшияся овцы. Где-то близко промычала корова. Вся мирная деревенская обстановка вставала в этих звуках живьем, и с нею никак не могло примириться страшное дело, совершившееся всего несколько дней назад. Среди этой ночной тишины, как должна была мучиться Отрава, обойденная тенями "стравленных" ею?.. Странно было и то, что отравленные были все мужики. За ними стояли осиротевшия семьи, дети, пущенныя по-миру,-- и все это за тридцать копеек и десяток яиц. Не было никакой логической связи между причиной и последствиями.