-- Василь-то Васильевич с дохтуром уехали давно,-- сообщала мне Вахрушка.-- Напились чаю и угнали, а становой Отраву сам повезет... В честь попала, телячья голова!
Я остался в толпе, чтобы прислушаться к говору собравшихся здесь людей. Мужики сосредоточенно молчали или вполголоса разговаривали о своих хозяйственных делах. Заметно было то общее смущение, которое вызывала Отрава в мужицких головах. Бабы жалели Анисью.
-- Тихонькая бабенка какая была,-- слышался в толпе голос.-- Воды не замутит, а тут вон что стряслось.
-- Помутилась бабочка, вот и стряслось,-- отвечал другой голос,
-- Тише вы, бабы... Эк вас взято!
Бабы на минуту смолкали, а потом начинался новый шопот. Голова Антоныча появлялась в окне все чаще. Сотский несколько раз влезал на устроенное сиденье, одавлял его и глупо ухмылялся, довольный общим вниманием.
-- Тебе бы, Потан, шпагу надо дать,-- острил Вахрушка, принимавший в этих опытах деятельное участие.-- Форменнее, телячья голова! С барынями поедешь.
Наконец в окне писарской избы показалась седая голова станового и сделала соответствующий знак голове Антоныча. Толпа глухо колыхнулась. Сотский нырнул в сени. Показался Пимен Савельич без шапки и с ребенком на руках. Другой ребенок боязливо цеплялся за полу его чекменя. Под конвоем Антоныча вывели Отраву и Анисью. Оне шли торопливой походкой и неловко уселись в телеге. Какая-то бабенка тыкала два узелка под кучерской передок, где торчали ноги сотскаго. Бабы захныкали. Голова станового наблюдала происходившую сцену и сделала второй знак.
-- Трогай!-- крикнул Антоныч кучеру, подбиравшему вожжи.
-- Сичас.
Анисья сидела с убитым видом, опустив глаза. Пимен Савельич подтащил к ней ребятишек. По лицу у Анисьи пробежала судорожная тень, искривившая помертвевшия губы. Она с какою-то жадностью припала к детским головкам и вся замерла.
-- Трогай!
Толпа разступилась, давая дорогу. Отрава поклонилась миру на все четыре стороны, перекрестилась и ничем не выдала своего душевнаго настроения. Бабы начали причитать. Какой-то звонкий женский голос резко выделился из остальных и тем речитативом, как голосят по покойникам, принялся наговаривать последния бабьи слова. Голова станового подала нетерпеливый знак, и телега с отравительницами тронулась.
По толпе пробежало то судорожное движение, как по тихой застоявшейся воде от перваго порыва бури. Оставшиеся ребятишки-сироты ревели, Пимен Савельич стоял на волостном крылечке, попрежнему без шапки, и крестился.
-- Ну, слава Богу!--повторял писарь Антоныч, принимая свой обыкновенный степенный вид.-- Гора с плеч...
Звякнул колокольчик, и из ворот писарского дома выкатил дорожный экипаж станового.
-- Вашему высокоблагородию...-- раскланивался Вахрушка, подскакивая к экипажу.--Скатертью дорога...
Колокольчик дрогнул и залился своею безконечною дорожною болтовней.
VI.
Позднею осенью мне пришлось заехать в Шатуново. По первому снегу здесь всегда была такая отличная охота на косачей "с подезда". Остановился я у писаря Антоныча, котораго дома не было,-- он уехал в деревушку Низы со сборщиками податей. Чтобы разыскать Вахрушку, необходимаго человека для охоты, я отправился к попу Илье.
Деревенская улица осенью -- это сплошная грязь, которая так и застывает. Народ был дома, и везде шла крестьянская домашняя работа "на зиму": поправляли избы, подвозили дрова, клали печи. Полевыя страдныя работы кончились, и до зимы можно было управиться с разною домашностью. Одна беднота по первым заморозкам торопилась на молотяги, чтобы взять новину. Справные мужики ждали, когда "станет" озеро Кекур, чтобы обмолотиться прямо на льду. Попа Илью застал я дома. Едва я успел отворить ворота, как наткнулся на самого хозяина, который, в обществе Вахрушки, с поленом в руках, гонялся за своею последнею курицей.
-- У, каторжная!..-- ревел Вахрушка, стараясь обежать удиравшую от него курицу.-- Отец Илья, валяй ее по ногам... Ах, телячья голова, опять ушла!..
Оба были пьяны настолько, что даже не могли стесняться состоянием своей невменяемости. Лицо у попа Ильи распухло, волосы были всклочены, костюм в безпорядке, и вообще он имел вид "разрешившаго человека". По некоторым данным можно было заключить, что запой продолжался не меньше двух недель. Когда курица окончательно скрылась, Вахрушка обругал ее вдогонку, плюнул и, подходя ко мне, проговорил: