-- Все дураки, телячья голова!-- повторял он, посасывая копеечную трубочку.-- К чужой коже, видно, своего ума не пришьешь!
Были у него братья, хозяйственные, исправные мужики, и безконечная деревенская родня, но все давным-давно отчурались от Вахрушки, как от невозможнаго человека. На деревенских праздниках или на свадьбах, где угощались званые и незванные, Вахрушка напивался пьяным, стервенел и устраивал скандал. Его, конечно, колотили, по неделям держали на высидке при волости, а потом Вахрушка получал свободу, садился на завалинку и ядовито посмеивался над односельчанами.
С этим деревенским лишним человеком я познакомился у попа Ильи, когда последний находился в полосе запоя. Вахрушка ухаживал за попом и каким-то жалобным голосом повторял:
-- Ах, батьшка, отец Илья, не хорошо... что люди-то про нас с тобой скажут?.. Надо соблюдать себя, телячья голова!
Обезумевший от запоя о. Илья лез на Вахрушку с кулаками, ругал его самым непозволительным образом, но Вахрушка переносил все с ангельским терпением и только улыбался. К чужим слабостям он питал необыкновенное влечение и защищал грудью деревенских отверженцев -- опять-таки по необыкновенной строптивости своего ума.
II.
Одуревшая от жара Фортуна вдруг заворчала: чужой идет... Присмотревшись в запольную сторону, я увидал приближавшагося развалистою, усталою походкой мужика в белой валеной шляпе. Он шел сгорбившись и в такт размахивал длинными руками. Меня удивило, что в такой жар мужик был одет в тяжелый чекмень из толстаго крестьянскаго сукна и новые сапоги. Для удобства, полы чекменя были заткнуты за новую красную опояску, открывая подол стоявшей коробом, новой пестрядиной рубахи и такие же штаны. "Видно, куда-нибудь бредет к празднику",-- невольно подумал я, сдерживая рвавшуюся Фортуну за ошейник. Но какие же праздники могут быть в страду, а Ильин день уже прошел... Свадьбы в страду тоже не "играют".
-- Мир на стану,-- здоровался мужик, подходя к нашей засаде.
-- Спасибо... садись, так гость будешь.
Мужик медленно посмотрел на. меня своими прищуренными, слезившимися глазами, потом на Вахрушкину спину и, тряхнув головой, проговорил:
-- Видно, перевоза ждете?
-- Да вот все Вахрушка виноват,-- пожаловался я, обрадовавшись случаю воспользоваться третейским судом.-- Ближнею дорогой повел, да вот в засаду и привел.
-- Несообразный человек, одно слово -- все на поперек ладит сделать супротив других,-- мягко поддерживал меня мужик, оглядывая место присесть.--Мне, видно, тоже в Шатуново... попутчик вам нашелся.
-- К празднику?-- спросил я, чтобы поддержать разговор.
-- Около того,-- ответил мужик и тяжело вздохнул.
Он бережно подобрал полы чекменя, снял шляпу и сел на траву между мной и Вахрушкой. На вид ему было лет пятьдесят, но мужицкая старость держится долго: на голове ни одного седого волоса, лицо свежее,-- одним словом, работник еще в полной поре. По одежде и манере себя держать, можно было определить сразу, что он из достаточной семьи и не надсаждается над работой. Только в маленьких глазах стояла какая-то недосказанная, тяжелая мысль, которая заставляла его бормотать себе под нос, встряхивать головой и задумчиво разводить руками.
-- Эй, Вахрушка, вставай, будет тебе боченки-то катать,-- заговорил он после долгой паузы.
-- Отвяжись, телячья голова!-- бормотал Вахрушка, заползая головой прямо в куст.-- Умереть не дадут спокойно.
-- Говорят: вставай...
Вахрушка судорожно поднялся, сел и равнодушно проговорил:
-- А! Пимен Савельич...
-- Видно, он самый... За охотой ходили?
-- Есть такой грех: рыба да рябки -- потеряй деньки... А ты куда поволокся?
Этот простой вопрос как-то вдруг заставил старика сежиться, и он ничего не ответил. Вахрушка тоже, видимо, смутился нетактичностью вопроса и так зевнул, что челюсти хрустнули. Мое присутствие, видимо, их стесняло.
-- А все Маланька виновата, телячья голова!-- заговорил Вахрушка, точно хотел оправдаться.-- Который час теперь дожидаем, а и всего-то дела: села в батик и подмахнула живой рукой... Нет у этих баб никакой догадки!..
-- Вы бы пальмо на берегу разложили, вот Маланья-то и догадалась бы...
-- Еще за бродяг примут с пальмом-то... да и в страду оно не того... сухмень стоит.
-- Ну, из ружья стрельнули бы... Маланья -- баба увертливая, сейчас бы прикинула умом.