-- Гусей по осени считают,-- отвечал Антоныч, сдерживая игровую злость.-- Подожди, когда другие похвалят... Ах, это вы?.. Милости просим, садитесь.
Воспользовавшись случаем, Антоныч перемешал шашки, что возмутило фельдшера до глубины души. Он только прошептал: "Хлизда".
-- Завернули полюбопытствовать насчет содержимой?-- галантно обратился Антоныч ко мне, не обращая внимания на "движение" партнера.
Я обяснил, что буду ночевать у попа Ильи и что, пожалуй, не прочь буду взглянуть на "содержимую", если это никого не затруднит.
-- Не стоит она того, чтобы безпокоить себя, а впрочем, пожалуйте,-- с достоинством пригласил Антоныч следовать за собой.
Шатуновский писарь говорил об Отраве нехотя, с тем пренебрежением, как говорят о предметах неприличных. Фельдшер о чем-то шептался с Вахрушкой и разводил руками.
Антоныч пошел впереди нас со свечой. В сенях была узкая и крутая лесенка, спускавшаяся в нижний этаж. Там было совершенно темно. Мы спустились в такия же сени, какия были наверху, и здесь натолкнулись на Пимена Савельича и каких-то женщин, боязливо прижавшихся к стене.
-- Чего вы тут делаете?-- строго проговорил Антоныч, обращаясь к сидевшему на скамеечке сотскому.
-- А к дочере пришел, Иван Антоныч,-- тихо ответил старик, перебирая в руках свою белую шляпу.-- Значит, к Анисье. Ох, согрешили мы грешные... привел Господь...
Наступила тяжелая пауза. Прижавшияся к стене бабы тяжело вздыхали и сморкались. В запертой на железный болт двери проделано было квадратное отверстие, куда я и заглянул. Антоныч услужливо посветил своим сальным огарком, направив полосу света на "содержимых". Холодная представляла узкую, грязную комнату с одним окном, заделанным массивною железною решеткой. На полу валялась грязная солома. Отрава, сгорбленная старуха лет семидесяти, сидела на единственной скамейке, по-бабьи, подперев голову рукой. Сморщенное старушечье лицо глянуло на нас тусклыми, темными глазами, обложенными целою сетью глубоких морщин. Отрава нисколько не смутилась нашим появлением и только равнодушно пожевала сухим беззубым ртом. У стенки, опустив руки, стояла вторая "содержимая", Анисья, еще молодая бабенка, но с поблекшим лицом и впалою грудью. Глаза у ней распухли от слез, худыя плечи вздрагивали. Она была босая и так жалко выглядела всею своею испуганною фигурой.
-- Мышей тут ловите, телячьи головы?-- Спрашивал Вахрушка, просовывая свою голову к форточке.-- Ах, вы...
Он выругался, но Антоныч сердито его оттолкнул:
-- Не твоего ума дело!.. Все под Богом ходим.
-- Так ты, Анисья, говоришь, что пестрядину отдать своячине?-- вмешался Пимен Савельич, очевидно, продолжая какои-то хозяйственный разговор.
-- Пусть Нютке скроит рубашонку,-- ответила Анисья с удивительною для ея общаго убитаго вида деловитостью.-- Да Пашуньке... Па-а-шунь...
Схватившия ее за горло слезы не дали кончить слова.
-- И нар-родец: человек в каторгу идет, а они -- пестрядина!-- ворчал Иван Антоныч, оттирая старика.
-- Да ведь нельзя же, Иван Антоныч,-- оправдывался покорно убитый старик,-- детишки-то малешеньки... Тоже обрядить надо, а без матери-то хуже сирот. Так Пашуньке-то из новых овчин шубенку обставить?-- заговорил он в форточку.
-- Шубенку, а останутся которые лоскутки, так на заплатки уйдут,-- отвечала Анисья с новым приливом энергии.-- И чтобы телушку братану Илье, а ярочку свекровушке. После детишкам-то розстава будет...
Бабы у стены начали перешептываться. Сотский цыкнул на них, как на куриц. Отрава сидела неподвижно и смотрела куда-то в угол. "Маминька, родимая",-- тихо заголосила у стенки солдатка Маланья, не смевшая подойти к двери. Антоныч сморщился и сделал нетерпеливый жест,-- как человек галантный, он не мог выносить глупаго бабьяго воя.
-- Что же, она все молчит?-- спросил я про Отраву.
-- Как мертвая,-- ответил фельдшер, хранивший все время молчание.-- У сорная старушонка-с.
Молчаливая, точно застывшая фигура Отравы производила на всех импонирующее впечатление: за нею, вот за этою семидесятилетнею старухой, что-то стояло страшное и внушительное, что знала она одна и что давало ей силы. Меня удивляло то смущенное и совестливое чувство, которое она возбуждала во всех и котораго не могли прикрыть ни Вахрушкина грубость, ни писарская галантность. Даже Пимен Савельич, этот черноземный человек, и тот старался обходить разговоры об Отраве: "Господь с ней, не наше дело", и т. д.
-- А которое, что в сундучишке, так пусть тетка Ѳеклиста побережет,-- наказывала Анисья, занятая хозяйственными соображениями.-- Смертное {Смертное -- одежда, приготовленная на смерть.} пусть полежит. После мне же пошлете, куда накажу. А новые башмаки, может, Нютки дождутся...