Елизавета Казимировна, замершая нерешительной тенью в дверном проеме, осторожно приблизилась, бесшумно ступая домашними тапочками по ковру.
— Донцова, Донцова, — торопливо пробормотала она, — Говорила я ему, брось, а он… Как ребенок, в самом деле, все в рот тянет. Разрешила ему немного после обеда, и вот смотрите, как оно…
— Я бы Донцову даже собаке читать не дал, — проворчал Антон Васильевич, — А вы, взрослый человек…
— Да я же не знала, что он столько за один раз возьмет!
— А надо бы. Надо бы знать!
— Что же с ним теперь? — Елизавета Казимировна всхлипнула, — В больницу, наверно? Реанимация?
Антон Васильевич махнул рукой — жест получился успокаивающим, мягким.
— Ни к чему. Состояние не такое и тяжелое. Сейчас мы ему пару страниц вкатаем, к завтрашнему утру и пройдет.
— Но как же… Три тома…
— Дантисты тоже плачут, — важно вставил больной, бессмысленно глядя то на Антона Васильевича, то на свою жену, которую явно не узнавал, — Привидение в кроссовках.
— Конечно в кроссовках… Это не страшно, что три тома. Вот если бы он три тома Андрея Круза за раз осилил, там да, даже мы не успели бы. Наглухо. А Донцова… Томики у нее хлипкие, шрифт большой… Один том разве что ребенка уложит. Так что легко отделался. Самолечение не проводили?
Елизавета Казимировна едва слышно всхлипнула.
— Чуть-чуть… «Денискины рассказы» ему читала. Немного, страниц пять.
— Это зря. Средство, конечно, безвредное, но и помочь особо не поможет. Надо было сразу бригаду вызывать, у нас все под рукой.
В комнату ворвался Кирюха, фельдшер «скорой литературной», большой, пахнущий мокрым ватником и поздним весенним снегом, пыхтящий, румяный, громкий. Не обращая внимания обстановку, тут же принялся сноровисто и резко открывать свой огромный саквояж, роняя на ковер потрепанные книги с невзрачными корешками.
— Отравление? — деловито осведомился он, не глядя на больного, — Легкая форма? Платонова обычную дозу закатаем? Страниц двадцать?
Антон Васильевич поморщился, как от запаха Сорокина. Кирюха, конечно, светлая голова, но очень уж их в училище натаскивают, ни к чему эти фельдшерские замашки.
— Зачем Платонова? От Платонова его вывернет наизнанку. Есть методы помягче.
Кирюха понимающе кивнул.
— Куприн? Салтыков-Щедрин?
— Может быть. По состоянию смотреть надо… Аллергия у больного имеется? Русский лес, может, или сатира?..
Елизавета Казимировна затрясла седой головой.
— Нет аллергии. Все читал без разбору дурак мой.
— Вот и хорошо. Вы не беспокойтесь, мы его на ноги поставим, вы бы лучше нам чайку горячего…
Елизавета Казимировна, комкая пальцы, бесшумно пропала. Кажется, больной этого даже не заметил.
— Камин для снегурочки, — прошептал он и вдруг затрясся в припадке истерического смеха, — Небо в рублях!
— Спокойно. Сейчас станет легче.
Антон Васильевич открыл свой докторский чемоданчик. В противовес огромному и неопрятному фельдшерскому саквояжу чемоданчик был аккуратный и хорошо устроенный. Книги в нем лежали на своих местах, в раз и навсегда заведенном порядке. Названия их Антон Васильевич знал наизусть, даже мог бы различать вслепую, лишь прикасаясь ногтем к корешку. Задумался на миг.
Ильфа с Петровым, быть может? С одной стороны, от Донцовой хорошо, с другой, не на всех одинаково действует, как бы не перестараться с дозировкой. Можно, с опаской, Булгакова, но потом ведь историю болезни писать, а в «скорой» такого не одобряют, сильное средство. Может… Точно, идеальный вариант.
Антон Васильевич распахнул на коленях небольшую книжку, мгновенно наполнившую комнату тонким приятным запахом сухой старой бумаги. Откашлялся, чтоб разогреть связки после уличной стужи, и начал, мгновенно, без пауз, мелодичным напевным голосом, за который его так уважали в бригаде:
— Машенька Павлецкая, молоденькая, едва только кончившая курс институтка, вернувшись с прогулки в дом Пушкиных, где она жила в гувернантках, застала необыкновенный переполох. Отворявший ей швейцар Михайло был взволнован и красен, как рак…
Больной при первых звуках его голоса вдруг вздрогнул и открыл рот. Мелкие судороги прекратились, а лицо, хоть и оставалось еще нездорового бледного цвета, немного порозовело.
— Машенька вошла в свою комнату, и тут ей в первый раз в жизни пришлось испытать во всей остроте чувство, которое так знакомо людям зависимым, безответным, живущим на хлебах у богатых и знатных. В ее комнате делали обыск… — читал Антон Васильевич.
Понадобилось немало времени. Он прочел «Переполох», прочел «Ряженых», потом «Радость» и «Налим». Чтение на больного действовало благотворно. На «Исповеди» он почти перестал вздрагивать и бормотать, дыхание выровнялось, пульс сделался уверенным, спокойным. Но Антон Васильевич продолжал читать. Последствия отравления Донцовой устранены, но в профилактических целях можно и двойную дозу Чехова закатать — дело не вредное. Из угла, беспокойно сверкая глазами и благоговейно вздыхая, за ним наблюдал фельдшер Кирюха. Ничего, выучится. Голова светлая, а это в нашей работе главное, подумал отстраненно Антон Васильевич. Научится.