Мэри держалась немногим лучше, хотя была менее многословна, а то, как она взмахивала руками, могло кого угодно вывести из себя. Фактически каждый из них действовал остальным на нервы. Впоследствии Джинни призналась мне, что самым худшим было то, как Мэтт бродил из комнаты в комнату, бормоча себе под нос, внезапно появляясь у двери со словами: «Боже, какое несчастье» — и исчезая вновь. Хладнокровие сохраняли только сиделка и горничная-славянка, продолжавшая спокойно раскатывать на кухне тесто. Всех потрясла не столько смерть доктора Туиллса, сколько уверенность в том, что один из них убийца. Теперь всякие сомнения в этом исчезли.
Поэтому позвольте мне ограничиться повествованием о том, какими я видел обстоятельства убийства Туиллса в то утро до прибытия полиции и как мои догадки впоследствии подтвердились.
Я с самого начала не сомневался, что Туиллс умер от отравления гиосцином. Лицо его посинело, зрачки глаз расширились, и имелись указания на судороги, предшествовавшие коматозному состоянию. Как уже говорилось, он лежал на полу. На нем все еще были очки, хотя они соскользнули с одного уха и съехали на нос. Тело, повернутое на левый бок, касалось столика у изголовья кровати. Правая рука протянулась к ножке столика, левая согнулась под туловищем. Неподалеку от окна, в стене, в которую упиралось изголовье кровати, находилась дверь в ванную.
Постель была сильно смята — откинутые назад простыни свисали с той стороны, у которой лежал доктор. Среди них, обложкой вверх, валялся раскрытый сборник стихов Генриха Гейне. Две подушки в изголовье сохранили отпечаток головы. На столике еще горела лампа. Рядом с ней стояли банка с табаком и стеклянная пепельница, в которую высыпался пепел из опрокинутой трубки. В кармане пижамы Туиллса лежал коробок спичек.
Очевидно, доктор читал и курил в постели, когда яд начал действовать. Вероятно, он уже выбил трубку, но еще какое-то время не собирался спать, о чем свидетельствовали спички в кармане и закрытое окно. Почувствовав признаки отравления, Туиллс сделал отчаянное усилие встать и пойти в ванную, а потом либо поскользнулся, либо у него закружилась голова, и он упал там, где мы его обнаружили, не сумев, как ранее судья Куэйл, или не захотев крикнуть. В этом я не был уверен.
В комнате имелся лишь один сосуд, где мог содержаться яд. Стакан с остатками бромида стоял на стеклянной полке над умывальником в ванной. Рядом я увидел бутылочку с белым порошком бромида, пузырек с нашатырным спиртом и ложку с прилипшими к ней следами порошка. Большая голубая бутылка с примочкой для глаз со слегка покосившейся крышкой-стаканчиком была прислонена к одному из кранов. Все остальное стояло на своем месте.
Одежда покойного была небрежно брошена на плетеный стул в центре комнаты; ботинки валялись в дальнем углу. Полинявший халат свисал с приоткрытой дверцы шкафа. Бюро было захламлено щетками, галстуками, запонками, записными книжками и карандашами, на которые просыпался из банки порошок талька. Большая фотография Клариссы в рамке стояла на стопке номеров «Америкэн меркьюри». К зеркалу был прилеплен снимок, изображающий Туиллса, сидящего с довольной усмешкой в кафе на тротуаре с кружкой пива в руке.
При виде последней детали я особенно остро ощутил всю трагичность ситуации. Окинув взглядом холодную неопрятную комнату, я снова посмотрел на венский снимок с его наивным пафосом. Ибо в том же слегка наклонившемся зеркале я видел отражение тела Туиллса, лежащего на полу, и смятую постель, откуда он упал.
В безмолвной комнате ощущался застоявшийся запах трубочного табака. Доктор вошел сюда, поставил сифон на верхнюю полку шкафа (где он стоял сейчас), разделся, потом пошел в ванную, сделал примочку на глаза и растворил в воде бромид. А затем — смерть.
Мне хотелось, чтобы здесь был Банколен. Хотя я и рассматривал комнату до боли в глазах, но нигде не видел никаких ключей или нитей к разгадке тайны. Конечно, теоретически это могло быть самоубийством. Такая возможность не пришла в голову другим, поскольку их мысли были так сосредоточены на вчерашних отравлениях, что они сразу уверовали в убийство. И я знал, что они абсолютно правы. Самоубийцы не укладываются в кровать выкурить трубку и почитать Гейне в ожидании конца и не промывают глаза, прежде чем выпить яд. Разумеется, можно было предложить версию, что это Туиллс пытался убить судью и миссис Куэйл, поскольку обладал ядом и знал, как им пользоваться, но, потерпев неудачу, покончил с собой. Поверхностный ум мог бы даже сконструировать мотив, кажущийся достаточно убедительным другим, столь же поверхностным умам. Допустим, запоздалые угрызения совести побудили Туиллса спасти жизнь судье после того, как он отравил содержимое сифона, после чего он впал в отчаяние и сам выпил гиосцин. Но во всей истории преступлений отравители никогда так себя не вели. Да и вообще это не походило на Туиллса. Хотя объяснение выглядело достаточно правдоподобным, я знал, что оно неправильно.