— Но во второй половине дня лучше возвращайтесь сюда, — сказал Рид. — Вы нам понадобитесь, потому что умеете заставить их говорить — бог знает, каким образом.
Он добавил, что дождется прибытия гроба из похоронного бюро и отправится делать вскрытие. Сарджент помалкивал. Хотя окружной детектив не выразил своего отношения к показаниям судьи, было очевидно, что он намерен продолжать расследование. По его словам, первым шагом будет собрать вместе всех Куэйлов и потребовать повтора ими показаний. Сарджент вышел проводить меня и ждал, пока я проверял, не замерз ли автомобиль.
— Может, детектив из меня неважный, — заметил он, рассеянно стуча ногой по ступенькам веранды, — но я не глупее других. Надеюсь, док не будет присутствовать при нашем разговоре, а то он вечно встревает… Мне всегда казалось, что, если подвернется по-настоящему крупное дело вроде этого, я сумею показать, на что способен!
Все та же старая надежда. Мне не нравились его выпяченный подбородок и решительный взгляд. Он стоял на нижней ступеньке веранды, глядя мне вслед через запорошенную снегом лужайку, когда я отъезжал.
Слишком многое требовалось обдумать. Например, следы уколов на предплечье судьи Куэйла. Заметил ли их Сарджент? Если да, то он воздержался от комментариев. Вроде бы нет конкретных указаний на их связь с морфием. Но тут я вспомнил необъяснимое восклицание Клариссы вчера вечером: «Ведь это не был морфий?» Вот что прежде всего пришло ей в голову, когда она услышала об отравлении судьи. Не была ли его мания преследования вызвана пристрастием к наркотику? Судья дрожал при упоминании детской страшилки — белой мраморной руки, но, когда эта рука добавила гиосцин ему в бренди и преследование приобрело осязаемую форму попытки убийства, он воспринял это почти с усмешкой.
Я все еще ломал над этим голову, возвращаясь в дом Куэйлов в половине второго. Снегопад прекратился, солнце поблескивало на снегу, покрывающем склоны гор. Поля были пустынны — шоссе, пролегающее между ними, как гладкая темная полоса реки, подчеркивало усеивающие их бугры и остроконечные силуэты деревьев. Ветер обжигал лицо, как бритва, чьи порезы начинаешь чувствовать, только когда показывается кровь. Снова проехав через железные ворота, я обогнул дом, направляясь к гаражу, который занимал часть каретного сарая. Но и там было невозможно укрыть автомобиль от мороза. Я накинул коврик на капот, поглядывая на высокую черепичную крышу с куполом, защищенные ставнями окна и кривой флюгер. Ветхая дверь, которая, если я правильно помнил, вела в загон, где судья Куэйл ранее держал хороших рысаков, со скрипом раскачивалась на ржавых петлях.
Внезапно изнутри послышались серия ударов и треск, за которыми последовал каскад самых колоритных ругательств, а за ними вновь звуки ударов. Выражения в основном касались коварных привычек лестниц и исходили из самой глубины души, как молитва. Я быстро заглянул внутрь.
Зрелище было таким же необычным, как лексикон. Сквозь грязное окно наверху просачивался тусклый свет; помещение пахло сыростью, гнилью и старым сеном. Возле ряда пустых стойл на полу сидел человек, разговаривающий с лестницей. В одной руке он держал старое ведро, а в другой — нечто вроде рваного чулка. Через плечо у него был перекинут каретный полог, покрытый засохшей грязью.
— …и более того… — сердито продолжал незнакомец.
— Великолепно! — одобрил я. — Почему бы вам не встать?
— Что? — отозвался мужчина, повернув голову. — О, сейчас.
Он вздохнул и начал подниматься во весь, как оказалось, весьма внушительный рост, смахивая чулком пыль с пиджака. На голове у него была старая шляпа с загнутыми полями, а с нижней губы свисал окурок сигареты. Словно забыв о своих неприятностях, он осмотрелся вокруг с выражением наивного интереса и добродушия на лице.
— Ну, — промолвил незнакомец, глядя на ведро и чулок, — по крайней мере, я нашел это.
— Какого черта вы там делали? — осведомился я.
— Расследовал преступление, — серьезно ответил он. — Хотя не думаю, чтобы я добился успеха как детектив, если бы обнаружил преступника при таких обстоятельствах. Было бы затруднительно сказать: «Руки вверх, Майкл Слейд!» — с достойной степенью хладнокровия, падая с лестницы. — Помолчав, он с надеждой добавил: — Это важные улики.
Я посмотрел на ведро, чулок и державшего их психа.
— Улики? Какое именно преступление вы расследуете?
На лице незнакомца отразилось сомнение.
— Право, не знаю, — признался он. — В том-то вся и трудность.