Туиллс снял пиджак и закатал рукава рубашки.
— Ладно, — кивнул я. — Вы уверены, что вам не нужна помощь?
— Уверен. Можете позвонить в больницу и попросить прислать опытную сиделку.
— Дело настолько плохо?
— Для его жены — да. Она в скверном состоянии. Я до сих пор удивляюсь…
— Это тоже яд?
— Боюсь, что да. Постарайтесь найти поднос с ее ужином — может быть, тарелки еще не вымыли.
— А где остальные члены семьи?
— Думаю, Мэри на кухне. Мэтт наверху с матерью. Джинни и моей жены нет дома… Но вы ни на кого не обращайте внимания, понятно? — Мягкие глаза под толстыми стеклами очков свирепо уставились на меня, как будто у нас с ним была общая тайна.
— Слушайте, доктор, что за чертовщина происходит в этом доме?
— Какое-то безумие. Увидите сами. Вы прибыли в кульминационный момент. Поторапливайтесь!
Я оставил его включающим яркую лампу за ширмой, которой он закрыл от меня тело судьи Куэйла. Телефон, как я помнил, находился в нише под лестницей. Позвонив в больницу, я медленно направился в библиотеку.
Мой первый импульс поместить бутылку бренди и стаканы в безопасное место был чисто автоматическим. У меня не было никаких подозрений — только недоумение. Все это выглядело, как сказал Туиллс, чистым безумием. Но даже сейчас меня бы удивило слово «убийство». Такие вещи не происходят дома, где смерть приходит респектабельно, с рыданиями и черными одеждами. Когда дело касается других стран, мы воспринимаем убийство без особых сомнений, как прискорбный компонент цивилизации вроде кофе во Франции или сигарет в Германии, неотделимый от причудливого чужеземного менталитета. Но такое не случается в домах, которые мы знаем с детства, среди наших старых друзей, у которых мы вовсе не подозреваем наличие каких-либо из ряда вон выходящих эмоций.
Безумие… Род жуткого любительского спектакля, который, как мне невольно пришло в голову, с удовольствием поставил бы Том Куэйл. Том постоянно натягивал на проволоку простыню и ставил разные шоу — к тому же он был одним из лучших рассказчиков историй о привидениях, какие я когда-либо слышал. Я живо представлял себе Тома с отблесками пламени в камине на смуглом заостренном лице, со смаком произносящего зловещие фразы, и Джинни Куэйл, повизгивающую в углу. Все загадочные события этого вечера вновь пронеслись перед моим мысленным взором в тускло освещенном коридоре. Волнение судьи после моего стука, его вспышки, чередующиеся с молчанием, статуя с отсутствующей рукой… Каким образом она могла отломаться? Действительно, чистое безумие.
Я вошел в библиотеку. Комната была ярко освещена; один из газовых рожков слегка шипел. Ветер сотрясал оконные рамы и шевелил бархатные и кружевные занавеси; отсветы дрожали на темных стеклах. Лепнина на потолке выглядела очень грязной, а потускневший цветастый ковер протерся в нескольких местах. Сиденья кресел бугрились от выпирающих пружин. Сами кресла рассохлись и кренились в разные стороны; несколько кисточек на тесьме обивки были оторваны. При этом все оставалось солидным — книжные шкафы выглядели респектабельно, как матроны; скверные портреты в позолоченных рамах казались незыблемыми, как жареная говядина на обеденном столе…
Обычная библиотека… И тем не менее в ней ощущалось присутствие чего-то безобразного — какого-то белесого ужаса, подобного туману на фотопластинке. Потом я увидел свой стакан, полный темно-красного бренди, который я оставил на полу у кресла, и почувствовал легкую тошноту. Ведь я едва не выпил это бренди! По моей коже забегали мурашки. Я быстро поднял взгляд и увидел статую в углу…
Огонь в очаге почти погас. Каминная полка из щербатого коричневого дерева была такой же неухоженной, как и все в доме. Ее покрывала пыльная вязаная салфетка с красными кисточками. Рядом с часами стоял почти пустой стакан судьи.
Что же это был за яд? Я посмотрел на центральный стол, где стояли пыльная бутылка и сифон, потом подошел и обследовал их. В бутылке было шерри-бренди «Ферлак» 1870 года. Я понюхал горлышко, помня, что бренди могло скрыть запах горького миндаля, присущий цианиду. К тому же цианид вроде бы действует быстрее — почти моментально.
Если кто-то замыслил убийство… Чепуха! Я отмахнулся от этой мысли, как от назойливого комара, но она не отставала.
Было странно видеть бутылку с ядом на обычном столе, среди безобидных предметов. Рядом с ней, на потертой промокательной бумаге, лежали маленький железный пресс для скрепления юридических документов и несколько медных скрепок. Подставки для ручек, трубки, банка с табаком… Книги вокруг промокашки — очевидно, справочные издания, которыми судья пользовался при подготовке рукописи. Я прочитал несколько названий: «История округа Файетт» Эллиса, «Старая Мононгахила» Вича, «Старый Пайк» Спрайта, «Заметки о поселениях и индейских войнах на западе Вирджинии и в Пенсильвании в 1763–1783 гг.». Из всех книг торчали желтые закладки.