Диодор сидел на корточках и смотрел на судороги княжны. – Наверное, не выживет, – сказал он сам себе. И капли капитану не было жалко жрицу. Виридис зажал нос от запаха гниющей плоти, но ему казалось, что он сам пропитался этой вонью. Капитана посетила мысль, что он натворил что-то совсем нехорошее, но и это не тронуло его, скромно пощекотав совесть. Он только подумал, что сейчас княжна совсем некрасива и было бы неплохо и вовсе не видеть её, поэтому капитан отвернулся и посмотрел на высоко стоящее солнце. В целом день был одним из наипрекраснейших, и стоило улыбнуться миру.
Диодор слышал, как бешено бьётся сердце жрицы и учащено дыхание. Но вот ритм сердца замедлился, и хоть он и стал реже, но был равномерен. Она жива. Диодор выдавил улыбку сожаления – Софии, видимо, суждено жить и творить свои чёрные дела и дальше. Даже его кровь, убившая всё, что было досягаемо для его глаза, не смогла уничтожить ведьму.
Что-то мешало дышать Софии. Слизистая опухла. Тело её горело, словно бы она варилась в кипящей воде. Виридис лежала на чёрной умершей земле, положив руку на живот. Эти белые облака-барашки, этот шум ветра, гуляющий между деревьев вдалеке. Весь мир стал для жрицы новым. Миром полным агонии. Найдя в себе силы, виридис повернула голову. Первое, что она увидела перед собой – это спину Диодора. Мужчина сидел, ссутулившись, обхватив колени и положив на них голову. Капитан показался Софии таким одиноким. Ни с того ни с сего по щекам девушки полились слёзы, но они не принадлежали физической боли, они были слезами сердца. Виридис поняла, что плачет она из-за Диодора, ей его теперь отчего-то настолько жаль, что слёзы никак не останавливаются, а накатывают с новой силой. Ей даже не было жаль и себя столь сильно, как она жалела его. Вдруг у виридис появилось непреодолимое желание дотронуться до мужчины. Она не могла ничего с собой поделать, хоть это поведение и было противоестественно для неё. Вытянув руку, княжна силилась прикоснуться к серым лохмотьям, но Диодор сидел слишком далеко.
– А? – сказал он, услышав свежие движения. Когда капитан повернулся, то слепившее солнце, не дало увидеть его лица, но княжне очень хотелось рассмотреть его, словно бы она не видела лик капитана столетия и смертельно соскучилась.
Диодор засмеялся, поднялся на ноги и обошёл виридис, рассматривая плоды своих дел. Голова княжны неотрывно наблюдала за ним. Капитан остановился:
– Кровавыми слезами ревёшь, ведьма? – усмехнулся он. – Добро пожаловать в мир перерождения, княжна-гниль.
Зрение виридис обострилось как никогда. Она столько раз видела Диодора, но сейчас мужчина был каким-то другим. У него были платиновые волосы с серыми прядями; крупные черты лица и узкие насмешливые глаза. Он был явно не здоров: на его теле не осталось живого места, всё оно испещрялось сеточкой из вен, а тонкие губы его были сухими и потрескавшимися. София хотела бы ещё запомнить Диодора. Хорошо запомнить, но он улыбнулся, и улыбка эта не была радостной, она выражала презрение. Он смеялся над княжной и оттого, ей сделалось больно.
Диодор больше ничего не сказал девушке, он устало развернулся к солнцу и пошёл в сторону леса. София всё смотрела и смотрела на удаляющуюся слабую фигуру. И всё в нём поражало её и восхищало, и теперь княжна его не боялась. Она не могла думать ни о чём другом, за исключением грустного лица капитана. Он разбит, его душа ранена. Теперь женщина переживала, словно бы это было её собственной болью, болью, которая заглушала всю иную боль и оттого была нестерпима.
Очнулась София в ещё более плачевном состоянии. Осмотрев свои руки со всей тщательностью, женщина заплакала от обиды. Когда-то её руки были белее снега. Теперь же всё изменилось. Если судить по её рукам, то она стала настоящей уродиной. Её тело нестерпимо чесалось, но женщина держалась героически. Стоит потревожить хотя бы один отвратительный нарост, которых на её теле было как мух на помойке, и княжна будет вновь захлёбываться в слезах.