Судьба повернула куда надо. К своему удивлению, Виталик загранпаспорт получил. Бывшее КГБ, а ныне ФСК – Федеральная служба контрразведки, управляемая демократическим руководством, мало того, потеряв своего руководителя после налета на Буденновск, не чувствовала себя в полной уверенности, что является опорой всего на свете, и тоже заразилась бациллой «пофигизма». Таким образом, начальник отдела режима, когда к нему пришел запрос насчет Виталика, думал не о том, как приструнить зарвавшегося радиоинженера, вообразившего себя свободным человеком, а о том, чтобы в духе времени не выглядеть бюрократом.
Как и полагается, был спрошен начальник того подразделения, где работал Виталик. Тот излучал благодушие.
– Пусть парень съездит отдохнуть в Болгарию, – сказал он. – Заслужил.
– Да что мы, звери, что ли?! – сказал начальник отдела режима.
Так Виталик получил заветную паспортину. Начальник подразделения не всуе демонстрировал благодушие. Он-то знал, что как только Виталик получит документ, то сразу же подаст заявление об уходе, а зарплата увольняемого шла в фонд зарплаты оставляемого им подразделения. В условиях, когда почти все работы были свернуты и рабочие руки не требовались, каждое увольнение давало свой гешефт.
Гешефт попутно получили и государство в виде пошлины при выдаче документа, и специальный паспортный отдел милиции в виде зарплаты за непыльную работу, и фабрика Госзнака, печатающая эти паспорта, и Федеральная служба контрразведки, даже она, потому что решать – пускать или не пускать Виталика за пределы страны, куда приятнее, чем пускать или не пускать Шамиля Басаева в Буденновск. Всем сделалось приятно.
Пока Виталик оформлял документы на выезд, Лена, ставшая по воле Ивана Францевича его душеприказчиком, посетила совещание арктических государств в Оттаве. Она, конечно, не входила ни в состав делегации инуитов Канады, ни организации народов Севера России, ни скандинавского совета саамов, нет, она просто была приглашена и наблюдала, как создается модель приоритетности коренного населения на специфических территориях. Нельзя сказать, что положение обязывало ее, скорее давало возможность иметь представление о мировой политике. Она и не собиралась участвовать в построении проекции глобального регионализма, а потому развлекалась, глядя на колоритные стилизованные одежды северных народов, их безбородые лица и блестящие черные волосы.
Лена сама обращала на себя внимание стройностью, великолепными каштановыми волосами без намека на седину, очаровательным английским языком с акцентом, который акустически подчеркивал ее неординарность. Делегаты в расшитых куртках из замши и в пиджаках в комплекте с рубашкой поло из хлопка так и липли к ней. По необходимости она принимала серьезный вид, но если улыбалась, то – как голливудская звезда.
– Предлагаю пропустить доклад, – говорил ей кто-нибудь из делегатов, – этот парень сейчас выйдет на трибуну и еще раз повторит нам тезисы Яна Тинбергена. Мы сто раз их слышали. Я знаю, где подают хороший кофе.
– Вы правы, – соглашалась Лена, которая понятия не имела, кто такой Ян Тинберген. – Хороший кофе гораздо лучше.
Совет арктических стран был благополучно создан в отсутствие Виталика, что никак его не смутило. Он не принадлежал ни к эскимосам, ни к самоедам, ни к якутам или удэгейцам.
Лена торопила Виталика, однако выбраться к ней ему удалось только глубокой осенью. Его ждала доля наследства, которую ему оставил Иван Францевич и которая находилась под присмотром Лены. Что же его ожидало? Небольшой домик в Миссисаге близ Торонто и не слишком большой счет в Ройял банке, впрочем достаточный для вполне сносной жизни без роскоши. Иван Францевич не был мультимиллионером, хотя имел политическое влияние и обладал большой властью и авторитетом. Однако он не хотел, чтобы его сын сильно выделялся, вызывал зависть или раздражал кого-то, – это небезопасно. И если Виталик не имел могущественных врагов, то у его отца они, естественно, были.
Лене досталось куда больше: в первую голову потому, что Иван Францевич успел немного ввести ее в курс его дел и она была основным исполнителем его завещания, затем – она была одинокой и уже немолодой женщиной, но с характером и амбициями, и, наконец, он возлагал на нее некоторые надежды на лоббирование его курса, что требовало абсолютной личной финансовой независимости. Вот почему у нее оказался дом в Монреале, две квартиры в Европе и еще домик на побережье. И не один банк Ройял встречал ее более чем любезной улыбкой.
А в Москве было сыро и холодно. Нищий снег к вечеру покрывался грубой, как наждак, коркой. Тускло светили фонари, с трудом пробивая вечернюю туманную мглу. Старый автомобиль «москвич» какого-то неопределенного салатного цвета стоял в сторонке на тротуаре, зияя черным разбитым окном. Осколки стекла лежали на пассажирском сиденье из кожзаменителя. Никому не было дела до старой машины. Проходя каждый раз мимо, Виталик видел, как меняется ее облик. Разбили заднее стекло, открыли багажник, позже машина на некоторое время замерла в ожидании с не закрытыми дверями. Затем все стремительно покатилось, будто с горы: вырвали руль, сняли сиденья, открыли капот, исчезли колеса, потом тормозные барабаны. Еще несколько дней – и голый скелет, объеденный пираньями, остов кузова, без дверей, без начинки, перевернутый на крышу, лежал на мерзлом асфальте, на том самом месте, где решил пережить зиму этот предмет разработки космических шестидесятых.
Сердце Виталика от этого зрелища обливалось слезами. Ничего нельзя исправить, только наблюдать и сожалеть, даже подойти вплотную он не мог: скажут, каков стервятник, креста на нем нет.
Беспомощен и перевернут! Разломать можно, а вот создать…
С Екатериной у Виталика тоже не ладилось. Вечно она иронизировала, противоречила, старалась, чтобы последнее слово оставалось за ней, отводя ему роль тюфяка, большого и неуклюжего мишки, немного неудачника и мямли. Но Виталик ни капельки не подходил на эту роль. Он был мастером спорта по биатлону, успешным изобретателем, хорошим инженером, адским водителем. Он мог спеть под гитару «Мурку» и «Вальс-бостон», даже сплясать.
Диссонанс заставлял его испытывать что-то вроде приступов идиосинкразии. Воспоминания, связанные с его не слишком удавшимся детством, запертые в подсознании, вызывали фантомные боли. Нет, нет, ни капельки не похож!
Точная идентификация, а затем понимание – очень важная вещь для мужчины. Екатерина, по молодости, этого еще не усвоила, но с его отъездом примирилась: наследство все-таки.
– Сачок ты, Виталик! – говорила она ему. – Рад-раде-шенек, что избавился от работы.
– Что я, отдыхать, что ли, еду? – оправдывался Виталик. – Не на прогулку. Вообще не знаю, как дело повернется.
– Какое дело? Ты что, и впрямь во все эти тайны веришь?
Виталик пожал плечами. Он и сам толком не знал, насколько таинственны эти тайны, ну, бывали случаи…
Екатерина знала, она все знала:
– Не парься! Тайные общества – это фольклор и сюжет для итальянских фильмов. Знаешь, что Борода говорит?
Бородой звали за глаза, а иногда и в глаза их главного редактора.
– Он говорит, – продолжала Екатерина, – что верят во всякие заговоры только ограниченные люди. Конспирологию создали, чтобы занять обывателя какой-нибудь простой идеей.
Виталик не полез в спор. Хотя он сам некогда время от времени оказывался невольным участником тех или иных событий, то вместе с Костей, то вместе с Леной, а то и с обоими сразу. Событий, которые не казались случайными, и за ними пряталась чья то рука.
– Георгиевич, – решил все-таки мягко возразить Виталик, – Георгиевич сказал бы, что твой Борода либо полный невежда, что весьма сомнительно, либо, и это скорей всего, врет как сивый мерин, чтобы скрыть истинное положение вещей, а может, и сам принадлежит к какому-нибудь тайному собранию.